Трифонов поспешил отступить на пару шагов: а ну как броситься? Гротескная фигура изогнулась, резко качнула головой, как это делает человек, которого вдруг одолел богатырский чих, только на этот раз все происходило беззвучно. Даже волки молчали, во все глаза наблюдая за творящимся. Мартиков снова дернулся и снова качнул головой, при этом чуть не упав. Человеческое лицо исказилось от боли, сжало зубы. А волчья морда выдалась вперед, стала видна толстая, покрытая шерстью шея. Нос зверя напряженно принюхивался. Впереди были сородичи - такие же серые и мохнатые, тоже, как и он полюбившие свободу. Зверь дернулся, и еще сантиметров на двадцать вышел из дергающейся своей жертвы, в которую он оказался посажен. Тут Мартиков заорал, и скрюченными пальцами попытался запихать звериную морду обратно, только пальцы его прошли насквозь, не встретив никакого сопротивления. -Помогите! - глухо сказал полуволк и упал на колени. Присутствующие переглянулись. Зверь дергался и извивался, но судя по всему он застрял, выйдя наполовину из своего хозяина-жертвы. Мартиков глухо стонал и раскачивался из стороны в сторону. Выглядело это все настолько неприятно, что Саня Белоспицын закрыл лицо руками. Это была пародия на рождение, болезненный выход звериной сущности. И судя по всему проходил он совсем не гладко. Полуволк стонал и выл, стоя на коленях посреди своего круга, а люди вокруг замерли от страха, не зная что и предпринять. -Больно! - звонко выкрикнул Мартиков, и мохнатая волчья морда, вырастающая у него из плеча тошнотворно качнулась. Белоспицын почувствовал, что близок к обмороку. Трифонов тоже не выдержал и отвернулся. Зверь снова рванулся, и вышел еще на пять сантиметров, вызвал совершенно чудовищные муки у Мартикова, волчьи клыки влажно блестели. И снова застрял. -Я так не могу! - внятно вымолвил полуволк, - я так не могу долго, я... изо рта человеческой головы потекла кровь, красные капли срывались и с кончиков пальцев. -Да он же помирает! - крикнул Степан, но ему никто не ответил. Все судя по всему боролись с желанием бросить все и бежать прочь. Волчица заскулила, призывно. Она смотрела прямо на зверя и уже без страха. Оранжевые злые глаза того нашарили ее взгляд, зеленоватый и бессмысленный, и животное рванулись сильнее, еще сильнее, на свет явились мощные лапы с загнутыми агатовыми когтями, Мартиков болезненно орал, кровь капала на холодную землю площадки. Последовал еще рывок и тело Павла Константиновича рухнуло на землю лицом вниз, щедро разливая кровь. Белоспицын согнулся и его вырвало. Остальные в шоке глядели на лежащее тело, и серебристый мощный силуэт, что неторопливо шел к сети с волками. Это тоже был волк - очень большой, с длинной замечательной, отдающей серебром шерстью, он двигался мягко, чуть стелясь над землей. Вот только избитый асфальт был виден сквозь него - создание было полупрозрачным. И даже, кажется слегка светилось, а может быть отражала свет ночного солнца. Зверь подошел к сетке, наклонился, мощные челюсти сомкнулись, раз, два, а потом из нее поднялась волчица. Грациозно выгнулась, разминая затекшие лапы. Поднялся и волк, этот сразу глянул в сторону людей и грозно оскалили клыки. Перекушенная сеть осталась лежать как рваная паутина паука неудачника. Призрачный волк оглянулся на миг, блеснул желтым глазом, може прощался? А потом неторопливо затрусил к загородке. Волки последовали за ним, как члены стаи за своим вожаком. Легкими высокими прыжками новоявленная стая перемахнула через забор, и скрылась из виду. А в середине площадки с трудом поднимался совершенно незнакомый человек, вида весьма представительного, который не портили даже разодранные лохмотья одежды в которые он был обряжен. Человек обернул свое измазанное кровью лицо и широко улыбнувшись сказал приятным, звучным голосом: -Ну что встали! Это я! -Вот оно как... - сказал неуверенно Степан - оказывается и у проклятий есть свои приоритеты. -Человечья блоха с удовольствием живет на человеке, а вот кошачья только когда рядом нет кошки, - произнес Влад, - если бы каждый получил то, что он хочет, на земле бы настал золотой век. -Что вы там болтаете! - кричал незнакомый Мартиков, шагая к ним - все получилось! Малец, ты гений! Вундеркинд! Я снова я! Больше никаких волос и снов про кровь!!! Да, ради этого стоит жить! -Ты все правильно предугадал, Никита, - сказал Владислав, - зверю действительно комфортнее находиться среди своих, чем в людском теле. -Нет, это не зверю, - ответил Трифонов, вяло улыбаясь идущему к ним Мартикову - Это ему. Им не повезло, они в нем ошиблись. Он оказался для них слишком добрый. И у них получился никудышный зверь. -Ты опять говоришь загадками. Кто Они? Те, из 'сааба'. -И они тоже, - вздохнул Никита. А Павел Константинович Мартиков шагающий к своим собратьям по виду, впервые в жизни был полностью и безоговорочно счастлив, и старая, черно-белая жизнь сползала с него, как отслуживая свое ненужная шелуха. Как мало надо человеку для счастья, иногда столько же сколько и неразумному зверю. -Я человек! - крикнул Мартиков в ночь, - и я живу!!! А откуда-то издалека ему откликнулся волчий вой, напоминавший ему: у каждого, свое счастье. Так закончилась эпопея со звериным проклятьем, и сгинувшие без следа чародеи из 'сааба' могли бы признать свое поражение: вместо того, чтобы стать одержимым злобой чудовищем, Мартиков остался человеком, к тому же полностью изменившим взгляды на жизнь. Буйный океан в его сознании мелел, и открывал доселе скрытые, зеленые острова новых чувств, новых устремлений, и перед тем, как исчезнуть полностью, волнение на нем сменилось гладким и спокойным штилем. Вот так, посреди всеобщей деградации и разрушения у человека началась новая жизнь. Пусть день для этого был не самый подходящий - пятница.
Мелкие городские общины не выдержали конкуренции и либо вымерли (изошли), либо слились в более крупные, так что групп числом менее десяти человек больше не осталось. Были еще одиночки - безумные, потерявшие человеческий облик, и человеческое же сознание. Эти жили под открытым небом (причем некоторые вовсе становились невосприимчивы к холоду, кутались в лохмотья и питались отбросами, а также мелкой лесной живностью, за которой, бывало заходили даже в пещеры. Полные неудачники, они были не нужны никому, даже скрытым до времени владетелям Исхода, и потому словно призраки зачастую обнаруживались в самых опасных местах города, где находили себе приют и спокойствие. Большинство из них было блаженными, и часто приходя под окна жилых домов, поднимая свои звериные, пустоглазые лица они пророчествовали - несли непонятный шизофренический бред, которые сбившимися в общины обывателями почему-то воспринимался как откровения. Впрочем, время было такое, что впору было верить во все - границы разумного рухнули, погребя под собой массу прагматиков, и вряд ли уже когда встанут прежними несокрушимыми бастионами. Те, кто выжил после их крушения все до единого стали религиозны, мистичны и суеверны. Так как отдельные квартиры перестали вмещать в себя всех до единого членов общин, а также из-за того, что расселившись по отдельным жилплощадям общинники то и дело не досчитывались собратьев исчезнувших непонятным образом, ими было решено переселиться во что-то более подходящее по размерам. Так, сплоченные угрюмые группы людей перебрались соответственно в фойе кинотеатра 'Призма', в опустевшую редакцию 'Голоса междуречья', что помещалась в старом каменном доме, больше похожем на массивную крепость, в полуподвальное складское помещение на Верхнемоложской, в одно из зарезервированных бомбоубежищ оставшихся с пятидесятых годов, и, наконец, в бар 'Кастанеда', который, благодаря своей сортирной компоновке, был идеальным местом для отражения вражеского налета. Новоприбывшие размещались прямо на полу, где стелили принесенные с собой матрасы и организовывали некое подобие собственной территории, очень при этом напоминая первых хиппи. Вождю общины полагалась отдельная комната, где он и находился под неусыпной охраной. Помещения моментально приобрели вид лагеря беженцев, где ни будь сразу после масштабной катастрофы - матрасы, грязное белье на веревках под потолком, угрюмые лица и детский плач. Картину дополняли добровольная военная дружина с разномастным трофейным оружием. Цепляясь до последнего за устоявшиеся порядки общины стремились обрядить своих воинов в подобие формы, но так как камуфляж и любое облачение цвета хаки давно были разобраны, вояки нацепляли на себя все, что выглядело достаточно однотипно. Так, в общинах появились солдаты в рабочих синих спецовках с самодельными нашивками, в тренировочных костюмах 'найк', которые были в количестве трех десятков были унесены из разграбленного дешевого бутика, и даже, как верх маразма, в форме городской футбольной команды 'Междуреченский рабочий' соответственно с цифрами на спине. Как и всякая форма, одежда эта очень быстро стала предметом гордости ее обладателя, и страшнейшим оскорблением в среде разбившихся на общины горожан стало надругательство и оскорбление чужой формы, из-за которого зачастую вспыхивали не то что отдельные битвы - даже локальные войны. Большинство из этих стрелков несли дозор на родных рубежах (как правило не выходя за пределы своего квартала), а самые отличившиеся становились курьерами, которые из простых мальчиков на побегушках у богатых горожан, превратились в реальных гонцов, не обделенных полномочиями и недюжинной властью. Они были и разведчиками и дипломатами в одном лице, и община всегда давала им самое лучшее. Это было опасная, но прибыльная работа. В этот день Алексей Барышев получил ответственное задание, вместе с консультацией у самого главы общины, который до такого снисходил крайне редко и вообще неохотно. 'Катакомбники' опять шалили, и даже перехватили его, Алексея,
