- Об том, что вроде как побег получается. Побег из-за тигра. Бегу, значит. А тигр за мной.
- Тигрица, - уточнил Аллах.
- Точно, тигрица... Все-то вы знаете! - удивился Федя.
- Меня поражает, - обратился Бог к Аллаху, - ваша неуемная страсть к подробностям, вплоть до натурализма. Ну, помилуйте, так ли это важно: тигр или тигрица?
- Важно, - ответил Аллах. - Из подробностей складывается истина. Мозаика. Мелочей не бывает.
- Ну да! - возмутился Бог. - Как это там: 'В деле качества нет мелочей'? Чем вы себе забиваете голову, простите уж великодушно! Сплошная поверхностность, никакого проникновения вглубь, одна - вот как вы сами выразились - мозаика! Тигрица, вертухаи, Хлебозаводской проезд... Я тоже, как вы знаете, всемогущ и всеведущ, и мне, представьте, не составляло труда узнать, что за Федором гналась именно тигрица. Да-с, я знал! Но важно ли это? Да-с, важно ли? Вся эта тяга к подробностям - от слабости, от бессилия, от нежелания или даже от неумения охватить явление, отделить суть. Совершенно неуместные подробности, лишние мелочи, сударь мой...
- Вы все сказали? - осведомился Аллах.
Бог махнул рукой, отвернулся.
- Могу ли возразить? - продолжал Аллах.
Бог молчал.
- Именно так, - сказал Аллах, - всегда и заканчиваются споры с христианами и иудеями: 'Не хочу слушать' - и все! Это не конструктивный подход.
- У вас конструктивный... - проворчал Бог.
- По поводу мелочей Магомет сегодня же представит вам меморандум, холодно сказал Аллах.
- Вы не ругайтесь, - попросил Федя робко.
- Мы не ругаемся, - объяснил Аллах. - Мы дискутируем.
Все трое немного помолчали.
- Так стало быть ты, Федор, - прервал молчание Бог, - отвлек тигра... гм-м... тигрицу на себя?
- Да, так, значит! - Федя обрадовался возвращению былого разговора. Бежит такая дура за мной, а я, стало быть, от нее. Чую, догоняет, сейчас прыгнет. Развернулся - и топором! - а она тут прыгнула! - а я думаю, дай Аллах в лобешник ей засветить!.. И прорубил голову. Она свалила меня, да дохлая уже. Окарябала только сильно. В лазарете потом лежал.
- Вот как вышло, Фатих Исмаилович, - заключил его рассказ Аллах. Помянули меня в мгновение опасности, и я вас не оставил.
- Но я... честно, конечно... все равно в вас не верил, - храбро пробормотал Федя, отводя глаза. - И в вас...
- Не по вере воздаю я, Федор, а по жизни, - сказал Бог. - Сколько атеистов обрело царствие небесное!.. эхе-хе... сам удивляюсь. То ли беда, что ты не верил? Ну, не верил...
- Вы уж простите, - на всякий случай попросил Федя.
- Он простит, - заметил Аллах. - Всех прощает. Либерал. Впрочем, хорошего человека - отчего бы не простить?
- Это я, в смысле... меня? - вовсе смутился Федя. - Да ну, какой я такой хороший человек? Плохой я человек. Чего с меня люди доброго видели? Жену вот взять... обижал я ее... - и, почему-то шепотом, добавил: - И бил...
- Но ананасами кормил? - поинтересовался Аллах.
- Причем тут ананасы? - возмутился Федя. - Разве в ананасах дело? Обижал! Изменял ей, как кот последний, с каждой встречной...
- Но ведь в пятьдесят восьмом году ты ее не бросил? - обронил Аллах.
- Из-за Альфии-то? - Федя заерзал снова, но в глазах его появился сердитый блеск. - Вы, товарищ Аллах, про Альфию... не надо. Я ее... Да что там, елки-то зеленые! Она, поди, померла давно!
- Отнюдь, - возразил Аллах. - Живет в Ташкенте, Карасарайская улица, дом...
- Не надо, - сказал Бог. - Теперь-то какой смысл?
- Чтобы не выпендривался, - отрезал Аллах. - Чтобы полового разбойника из себя не корчил. И вообще, мне надоело выслушивать, как этот осел сам себя оговаривает. Вот про дочь, про дочь - что ты говорил? Фатих, шакал ты облупленный, ты же любишь дочку!
- Махоркину? - закричал Федя, вставая.
- Сядь, Федя, - тихо, но очень весомо сказал Бог. - Дочку любишь?
- Люблю... - так же тихо ответил ему Федя, опускаясь обратно в кресло. - Курить бы ей не надо. Ведь маленькая легкими болела. Кашляла так: кх... кх... как чахоточная. Мы с женой ночами сидели, будили друг друга - а никак помрет во сне? Потом брат старший из Казани травок всяких привез - тогда мы ее травками поили.
- Кстати, и братьев надо простить, - посоветовал Бог. - Спьяну они, по глупости. Сами себя казнят.
- Да ну... не верю... казнят!
- Казнят, - засвидетельствовал Аллах. - Прощать не призываю, но убивать их не следует.
- Убивать вообще не следует, - сказал Бог.
- В общем, конечно, - уклончиво ответил Аллах. - По крайней мере, не из-за литра водки.
- Я не буду их убивать, - сурово пообещал Федя.
- Но вот пить дурманящие напитки, - неожиданно зло добавил Аллах, нельзя ни в коем случае!
- Чего там... - махнул рукой Федя. - Мне жить осталось с гулькин нос. Рак мозга у меня.
- Не знаю, сколько тебе жить, - возразил Бог, - то есть знаю, но это не важно... но никакого рака мозга у тебя, Федор, нет в помине. А что касается водки, то в этом вопросе Аллах совершенно прав. - И помолчав, Бог добавил: Можно выпить на праздник.
- И на праздник нельзя, - заспорил Аллах.
- Погодите! Погодите! - крикнул Федя. - Вы тут опять поругаетесь, а я главного-то еще не спросил! Что же выходит по вашему, хорошую я жизнь прожил? Не зряшную совсем? А? Как оно выходит-то?
Заскрипели кресла, Бог и Аллах встали.
- На ужин, Федя, - сказал Бог голосом Петровича.
- Как же выходит-то? - кричал Федя, но Бог отвечал одно:
- На ужин... на ужин...
- На ужин! - бубнил Петрович. - А то без нас, понимаешь, все столы займут. Пятнадцатая палата, подъем, вашу маму!
- Я огурцов лучше поем, - сказал Федя. - И луку.
- Как же без каши? - Петрович даже расстроился. - Без горячего жить нельзя.
Справа от меня пронзительно скрипела пружинами кровать: вставал Славка.
- Без горячего можно! - веселился он. - Это без горючего нельзя.
И выскочил из палаты: побежал ложку мыть.
- Один про баб, а другой про водку, - начал было Петрович, но замолк, глянул на меня, потом на Федю, и спросил:
- Значит, кашу кушать не будете? Зря!
И вышел, пошел кушать кашу.
- Салат огурцовый уважаешь? - предложил мне Федя.
- Уважаю, - ответил я.
Мы поставили на тумбочку белую миску, порезали зеленый лук и огурцы, полили подсолнечным маслом, стали хрустеть.
- Федя, а Федя! - прохрустел я.
- А?
- Тебе девочка под колеса бросалась?
- Курва, - задумчиво сказал Федя. - На саночках каталась, ну и на дорогу. В темноте-то. А ведь задавишь - разбираться не станут, гады... И я в стенку - хрясь! А если бы разрешили, так я бы всех их давил, кто нарушает. Я и в больницу ее не повез - не будет под колеса лезть.
- Врешь.
Федя отложил ложку и посмотрел на меня недоуменно.
- Я?!
