наблюдения агенты контрразведки установили, что заинтересовавший их студент неизменно : передает человеку в штатском принесенные с собой книги, и только тогда они расстаются.
Получив книги, человек в штатском спускался к морю, садился на катер и отплывал к шведскому берегу.
Испросив мое согласие, контрразведка арестовала обоих. Студент, оказавшийся проживавшим в Гельсингфорсе немцем Иогансоном, признался, что пользуется книгами, как своеобразным шифром. Подчеркнув в тексте одельные буквы и делая это по установленной системе, он с помощью той или иной книги передавал донесения, сообщая о передвижении войск и подготовке оборонительных полос. Человек в штатском был переодетым немецким матросом; на обязанности его лежала только добавка переданных Иогансоном книг на находившийся на шведском берегу немецкий разведывательный пост.
В другой раз агенты разведки обратили внимание на женщину средних лет, с непонятной настойчивостью гулявшую по Николаевскому мосту. За неизвестной проследили. Было установлено, что она в определенные дни приезжает из Царского Села и кого-то высматривает с моста. В конце концов контрразведка арестовала ее при попытке передать шпионское донесение лодочнику одной из постоянно теснившихся на Неве лодок.
Немецкая разведка, имевшая в Петрограде влиятельнейших покровителей, прибегала к такой рискованной связи не так уж часто. Кроме дипломатической почты нейтральных государств, служебной переписки пасторов и других официальных способов, агенты германского генерального штаба пользовались и кабелем продолжавшего невозмутимо работать концессионного датского телеграфного общества, условными объявлениями в газетах и многими другими безопасными и трудно уловимыми способами связи.
Наряду с разоблачением шпионской деятельности компании Зингер контрразведкой была обнаружена и другая группа тайных германских агентов, ведущих вредительскую работу на заводах и в мастерских, выполнявших заказы военного ведомства.
Особенно заметным стало это вредительство на металлургическом заводе Сан-Галли, переданном военному ведомству. Разоблачение немецкой агентуры на этом и на других заводах представляло тем большую трудность, что контрразведку постоянно сбивал с толку департамент полиции. Обнаружив на любом заводе следы революционной подпольной деятельности, охранка охотно вопила о происках германской разведки и тем направляла контрразведчиков по ложному следу, заставляя напрасно тратить силы и время.
Кроме вредительства на заводе Сан-Галли, были разоблачены шпионские группы среди спекулянтов, у служащих арсенала, на оборонительных сооружениях и т. д.
Меня не раз предупреждали о возможности покушения на мою жизнь. Приходилось получать и анонимные письма, грозившие мне смертью. Настойчивая моя борьба с немецкой разведкой не нравилась многим, и в первую очередь тайной агентуре германского генерального штаба. Подстрелить меня из-за угла или отравить, подсыпав яд в пищу, было не трудно, и я начал принимать меры предосторожности, тем более, что агенты контрразведки подтвердили возможность организации против меня террористических актов.
На всякий случай я засекретил время своих выездов из штаба и маршруты поездок по Петрограду и его окрестностям.
Слежка за мной была, вероятно, плохо налажена, и очень скоро агенты контрразведки донесли, что в немецких кругах считают меня неуязвимым.
Но если уберечься от вражеской пули или яда было не так уж хитро, то справиться с интригами и минами, которые подводились под меня при дворе и в Ставке, было непосильно.
Особенно дорого мне обошлось разоблачение камер-юнкеров Брюмера и Вульфа. С делом этих заведомых германских шпионов мне пришлось возиться в штабе Северного фронта.
Однажды начальник контрразведки доложил мне, что в расположении 12-й армии, стоявшей в районе Риги, появились уполномоченные Красного Креста камер-юнкеры Брюмер и Вульф. Разъезжая по частям якобы для организации полевых банно-прачечных отрядов, остзейские дворянчики эти фотографировали тщательно замаскированные укрепления рижского плацдарма.
Ночуя в баронских мызах и имениях Прибалтийского края, камер-юнкеры показывали и передавали сделанные ими фотографии своим 'гостеприимным' хозяевам, являвшимся, как предполагала контрразведка, резидентами германской разведки.
Проверив донесения агентов контрразведки и прийдя к убеждению, что факт преступления налицо, я приказал задержать Брюмера и Вульфа.
При допросе в контрразведке штаба фронта камер-юнкеры вынуждены были признать свою вину. Изобличали их и найденные при обыске фотографии секретных оборонительных сооружений и показания шоферов и механиков, подтверждавших частые ночлеги обоих на немецких мызах.
Дело Брюмера и Вульфа во многом напоминало мясоедовское - германская разведка задолго до войны подготовила для себя надежную агентуру и резидентуру в немецких имениях и мызах Прибалтики.
Не испытывая особых колебаний, я решил своей властью выслать обоих камер-юнкеров в Сибирь. Предать их, как Мясоедова, военно-полевому суду было нельзя - ни офицерами, ни солдатами русской армии они не являлись и юрисдикции таких судов не подлежали.
Но не успел я привести в исполнение свое не такое уж 'кровожадное' намеренье, как к генералу Рузскому, принявшему командование войсками фронта, поступил телеграфный запрос из канцелярии императрицы Александры Федоровны.
- Ничего не могу сказать, Михаил Дмитриевич, вы правы, - согласился со мной Николай Владимирович, ознакомившись с материалами следствия. Конечно, оба этих молодчика - большие прохвосты и, наверняка, германские агенты. Но вы сами знаете, - слегка замялся он,- что такое двор и каким осторожным надо быть, когда имеешь дело с придворной камарильей.
- И все таки, Николай Владимирович, я настаиваю на том, чтобы этих негодяев погнали по этапу в Сибирь,- возразил я, пользуясь разрешением главнокомандующего говорить с ним без положенной субординации. - Наконец, не будь они связаны со двором и не имей придворного звания, я бы приказал обоих расстрелять как шпионов, пойманных с поличным...
- Все это так,- согласился со мной Рузский,- и я не стал бы спорить с вами, если бы верховным был по-прежнему великий князь. Он, по крайней мере, не выносил немцев и не стал бы церемониться с ними. Но портить отношения с ее величеством, особенно сейчас, когда царь возложил на себя верховное командование, - слуга покорный... Вы знаете, - продолжал он, - мое отношение к династии. Ходынкой началось, Ходынкой и кончится. Но пока что мы вынуждены считаться даже с Распутиным... Да, Михаил Дмитриевич, вот что вам придется сделать, - сказал он, умышленно встав с кресла и тем показывая, что дружеский разговор закончен, - из расположения фронта вы этих голубчиков, конечно, вышлите. Но, понятно, не в Сибирь и без всякого конвоя... Пусть едут одиночным порядком, так сказать, сами у себя под стражей, - каким-то странным тоном пошутил Рузский.
- Куда же прикажете их выслать, ваше высокопревосходительство? вытянувшись, спросил я.
- Куда? - задумался Рузский. - Да куда-нибудь подальше. А знаете что, - словно озаренный блестящей идеей, воскликнул он, - пошлите-ка их на Юго- Западный фронт. Пусть там свои бани и прачечные открывают. А уж насчет шпионажа, то где-где, а там, на Юго-Западном, беспокоиться не придется. Там ведь австрийцы, а не немцы. С какой же стати эти немчики будут для них стараться...
Рузский заметил мое недоумение и, стараясь не встречаться со мной взглядом, недовольно сказал:
- Издевательство? Заранее согласен с вами, Михаил Дмитриевич, что полное... Я бы сказал, что это даже глумление... глумление над нами, над армией, над правдой. Но что поделаешь, - таково высочайшее повеление, и попробуйте его не исполнить!
Я вынужден был выполнить приказание главнокомандующего, хотя оно поразило меня своим цинизмом и во многом отвратило от Рузского. Но Брюмера и Вульфа не удовлетворило даже это решение, и они вместо Юго- Западного фронта прямиком направились в Петроград к императрице.
Не знаю, что эти немецкие разведчики наговорили на меня, но Александра Федоровна написала в Ставку своему венценосному супругу о 'бедных молодых людях', подвергшихся нападкам и преследованиям со стороны 'зазнавшегося генерала Бонч-Бруевича'. Одновременно она занесла в свой дневник весьма нелестную для меня характеристику, подсказанную теми же Брюмером и Вульфом.
О переписке императрицы с Николаем Вторым и о записях в ее дневнике мне стало известно лишь через несколько лет после падения самодержавия.
Не сразу узнал я, что ускользнувшие от заслуженного наказания германские агенты использовали и своего 'земляка' - престарелого министра двора графа Фредерикса. Фредерикс, пользуясь близостью к царю, изобразил арест Брюмера и Вульфа, как произвол генерала Бонч-Бруевича, страдавшего навязчивой идеей и чуть ли не в каждом подозревавшего немецкого шпиона...
По жалобе Фредерикса царь приказал начать расследование. Ничего хорошего от этого 'расследования' я не ждал, и дело Брюмера и Вульфа действительно скоро обернулось против меня.
Я не знал толком о сложной интриге, затеянной против меня при дворе, но поползшие по штабу слухи заставили меня насторожиться. И когда из канцелярии императрицы пришла телеграмма, вызывающая меня в Царское Село, я понял, что вызов этот связан с происками и жалобами уличенных мною лифляндских дворянчиков.
Из Петрограда в Царское Село я поехал поездом. На вокзале меня ждала придворная карета с дворцовым лакеем.
Другой дворцовый лакей, одетый, как и мой спутник, в кажущуюся маскарадной цветную ливрею, в
