Встретившись с ним где-нибудь в приёмной, очень трудно было предположить, что через некоторое время имя этого щеголеватого и подтянутого генштабиста станет нарицательным, что широко распространенное в годы гражданской войны выражение 'отправить в штаб Духонина' будет обозначать то же, что и ходячая фраза: 'поставить к стенке'...
К Духонину я относился пристрастно, старался, не видеть его недостатков и - постоянно переоценивал его скромные достоинства. Я считал себя, как об этом знает уже читатель, обязанным Духонину, и это сказывалось на моем отношении к нему.
В 1906 году мне пришлось пережить одну из самых неприятных передряг в личной жизни. Мои отношения с женой, на которой я женился еще в полку, сложились так, что даже дети не могли заставить меня отказаться от развода, чрезвычайно трудного и кляузного по тем временам.
В связи с разводом, на который жена моя не давала согласия, совместная жизнь превратилась в пытку. Кончилось тем, что, ликвидировав свою квартиру в Киеве и отправив большую часть имущества родителям жены, сам я переехал к Духонину и несколько месяцев прожил у него, пользуясь его участливым гостеприимством.
В начале войны мы оказались в штабе одной и той же 3-й армии, но поработать совместно пришлось недолго.
С тех пор прошло долгих три года, но, войдя в кабинет Духонина, я увидел его таким же моложавым и подтянутым, как когда-то в Галиции.
Пользуясь старой нашей близостью, я без обиняков спросил. Духонина:
- Что вам за охота была, Николай Николаевич, принимать должность начальника штаба Ставки при таком верховном, как Керенский?
- Ничего не поделаешь, на этом настаивал Михаил Васильевич, признался Духонин.
- При чем тут Алексеев? - не выдержал я. - Вопрос слишком серьезен для того, чтобы решать его только в зависимости от желания кого бы то ни было...
- Что вы, что вы! - запротестовал Духонин и тоненьким своим голоском начал доказывать, что воля Алексеева в данном случае должна являться законом; время ответственное - это верно; но именно потому, что мы переживаем исторические дни, нельзя руководствоваться личными отношениями. Сам Михаил Васильевич готов принести себя в жертву интересам армии и потому согласился на назначение начальником штаба Ставки; не дай он согласия, Ставку после провала Корнилова разнесли бы, - известно ведь, какой из Керенского 'верховный'. Наконец, назначение Алексеева начальником штаба к Керенскому спасло Лавра Георгиевича и остальных участников корниловского заговора, - теперь они, слава богу в Быхове и вне опасности...
- Но Михаил Васильевич не мог остаться в Могилеве, - продолжал Духонин; - Как никак он был ближайшим помощником отрекшегося государя, и этого ему простить не могут. Поэтому-то он и решил подать в отставку и уехать к себе в Смоленск. А уж заместить его некому, кроме меня... - с неумной самонадеянностью закончил Духонин и через пенсне испытующе поглядел на меня.
Мне хотелось сказать Духонину, что Алексеев, выдвигая его на свое место, меньше всего думал о служебных достоинствах и военных талантах своего преемника. Рекомендовать наместо начальника штаба Ставки решительного я одаренного генерала, который все повернул бы по-своему, он не хотел. Другое дело было поставить на этот пост послушного Духонина. Оставляя его вместо себя, Алексеев правильно рассчитал, что будет по- прежнему направлять деятельность Ставки, имея в лице нового начальника штаба выполнителя своей воли.
Ничего этого я Духонину не сказал, зная, что, не переубедив, только обижу его.
Все последующее время вплоть до его трагической гибели я часто слышал от Духонина ссылки: на Алексеева, которого. Он, бог весть почему, так чтил.
'Михаил Васильевич пожелал', 'Михаил Васильевич настоял''; 'Михаил Васильевич попросил' - все эти быстро надоевшие фразы так и не сходили с уст начальника штаба Ставки.
Переехав в Смоленск, где он жил до войны, командуя XIII армейским корпусом, Алексеев, пользуясь своим безграничным влиянием на Духонина, по-прежнему воздействовал на Ставку; и направлял ее сомнительную 'политику'.
Злым гением Духонина оказался и генерал- квартирмейстер Ставки Дитерихс, также выдвинутый на этот пост Алексеевым. При малейшей попытке Духонина проявить самостоятельность и по-своему решить вопрос, Дитерихс коршуном налетал на него и начинал заклинать все теми же магическими ссылками на бывшего начальника штаба.
- Михаил Васильевич поступил бы иначе, Михаил Васильевич посоветовал, Михаил Васильевич говорил - настойчиво повторялось в просторном кабинете Духонина до тех пор, пока тот не сдавался и не поступал так, как хотелось Дитерихсу{39}.
- Первое свидание мое с Духониным продолжалось недолго - он предупредил меня, что ждет прибывшего в Могилев и остановившегося в бывших царских комнатах Керенского.
- Решив представиться новому 'верховному', в распоряжение которого был назначен, я попросил у Духонина разрешения остаться в его кабинете и, чтобы не мешать ему работать, отошел в сторонку. Не прошло и получаса, как ведущие во внутренние комнаты двери стремительно распахнулись и в комнату вбежал и сразу бухнулся в кресло показавшийся мне незнакомым человек в коричневом френче и желтых ботинках с такими же крагами.
У него было бритое одутловатое лицо, над высоким лбом неприятно торчали остриженные ежиком волосы, щека чуть дергалась от нервного тика.
Появление этого человека было столь неожиданно и вся фигура его показалась настолько раздражающей, что мне и в голову не пришло узнать в нем верховного главнокомандующего.
Я неоднократно видел Керенского в Государственной Думе, которую частенько посещал, пока был начальником штаба 6-й армии и жил в Петрограде. Слышал я и его истеричные речи. Но тогда Керенский был скромный, тощий человек, явно из адвокатов, ничем не блещущий и ни на что не претендующий. Теперь же в кабинете, развалившись в кресле и заложив ногу за ногу, сидел напыщенный, важничавший человек, скорее всего рыжий или рыжеватый и, обращая внимания ни на Духоннна ни на меня, старательно чистил ногти.
- По тому, как вытянулся при его появлении и так и остался стоять начальник штаба, я догадался, наконец, что передо мной Керенский, и, представившись, доложил, что прибыл в его распоряжение.
Небрежно кивнув мне, Керенский повернулся к Духонину, и тот, поняв это движение как приказание, начал робким своим дискантом читать телеграммы, полученные от русского военного агента в Англии;
Во время, чтения Керенский смотрел в потолок, время от времени издавая неопределенные восклицания и делая это с таким многозначительным видом, словно содержание телеграмм было ему известно наперед, и все, о чем писал военный агент, он, новый 'главковерх', предвидел и предугадал...
- А вы всю войну прослужили с генералом Рузским? - спросил меня Керенский, не дослушав последней телеграммы.
- Так точно, - по-военному подтвердил я.- Волей судьбы я значительную часть войны работал под рукоководством генерала Рузского, которого считаю чуть ли не единственным из больших генералов, понявшим сущность современной войны.
- Ну и хорош же ваш Рузский! - сделал недовольную гримасу Кербнский. Чего он только не наговорил на московском совещании!
- Простите, господин министр-председатель, - всячески сдерживая накипавшую злость, возразил я, умышленно не называя Керенского верховным главнокомандующим. - Генерал Рузский сказал про состояние действующей армии лишь то, что был обязан...
- Керенский промолчал и, сорвавшись с кресла, исчез в тех же дверях, из которых появился.
Дружески выговорив мне за мою недостаточную обходительность с 'верховным', Духонин сказал, что поговорит с ним о моем дальнейшем назначении.
- Постараюсь, Михаил Дмитриевич, уговорить его дать: вам какую-нибудь армию. Как только освободится должность командующего, - предложил Духонин.
- Ради бога, Николай Николаевич, избавьте меня от всяких назначений, взмолился я. - При нынешней бестолочи и, падении дисциплины в армии не вижу, чем я смогу быть полезным на этом посту. Один в поле не воин. И как бы я ни старался удержать вверенную мне армию от полного ее развала, она все равно развалится, так как вокруг все рушится, и шатается, а Керенский этому усердно помогает. Единственное, о чем я хочу вас просить, - это выяснить у Керенского: оставаться ли мне на военной службе или подать в отставку?
На этом мы расстались. Выйдя в боковой коридорчик, я лицом к лицу столкнулся с Натальей Владимировной, давно знакомой мне женою Духонина. Обрадовавшись, как и я, неожиданной встрече, Наталья Владимировна начала жаловаться на судьбу.
- Вы не представляете себе, Михаил Дмитриевич, как я огорчена последним назначением мужа. Лучше бы он остался на прежней должности, хотя на Юго-Западном тоже не сладко...
До назначения в Ставку Духонин был генерал-квартирмейстером штаба Юго-Западного фронта, откуда его Алексеев и, перетащил в Могилев.
- Ведь Николаю Николаевичу прядется здесь одень туго, - продолжала Наталья Владимировна. - Вы отлично знаете, что политик он никакой. Так куда же ему братия за такое хитрое дело, как штаб верховного?
Я согласился с опасениями Натальи Вдадимировны я, обещав завтра же навестить ее поспешил отыскать генерала Алексеева, собравшегося в Смоленск. По словам Духонина, он переехал уже из Ставки на квартиру своей замужней дочери, живущей на одной из тихих улочек города, и, видимо, прямо оттуда направится на вокзал.
У Алексеева я застал старого, лет под семьдесят, чеха, оказавшегося известным чешским националистом Массариком. Насколько я знал, Массарик при поддержке Временного правительства формировал чехословацкий легион из
