рецензенту, которая назвала скучным фильм, одним из авторов сценария которого был Окуджава. Ну и накинулся на меня за Окуджаву 'Новый мир' в статье Дементьева 'О традициях и новаторстве'!.. Вот такие экстремисты и ходят в любимцах у главарей нынешнего режима. Как я мог быть вместе с ними?
В. Б. С либералами сегодня, пожалуй, уже мало кто из порядочных людей хочет быть. Тотальное большинство населения не верит власти ни в чем, презирает ее любые действия. Тем более и ежедневные смерти меняют обстановку в стране. Даже молодым опротивело все, вот они и лезут в скинхеды, в лимоновцы, в спортивные фанаты, лишь бы хоть чем, но досадить этой власти. К сожалению, многие идут в наркотики, гибнут по пустякам, а кто поумнее - уезжают из нашей страны. Надеюсь, не навсегда. Но когда я спрашивал вас, Михаил Петрович, почему вы не с жертвами социализма, не в рядах оппонентов марксизму, я имел в виду совсем не либералов, к которым, кстати, и примкнули все руководящие марксисты. Достаточно широк стан белого патриотизма - людей, любящих и Россию, и наши духовные ценности, и считающих, что именно марксисты, большевики, комиссары виновны в катастрофе России, спихнув ее в пропасть в октябре 1917 года. Они же, вернее, вся их верхушка, вновь кинули Россию в бездну в конце восьмидесятых годов... Считается, что и ваши статьи семидесятых-восьмидесятых годов подтверждают эту истину, особенно статья 'Освобождение', где есть высказывания и о Ленине, и о расстрелах, и о страшном организованном голоде в начале тридцатых годов в Поволжье. Что же, вы в чем-то изменили свои взгляды, или неправы те, кто видит в тех статьях осуждение социализма?
М. Л. Я никогда не считал себя жертвой социализма. Социализм, между прочим, - это не чиновники и даже не члены Политбюро, не Генсеки КПСС, а то, что сдерживало их самих, вынуждало их даже подниматься над собой, хотя бы внешне. Хотелось бы им урвать от края и до края, да нельзя. Потому-то и ненавидели социализм горбачевы-ельцины и другие обкомовские вельможи, что он не давал хода их аппетитам, алчности. При их-то власти необъятной - ни роскошных тебе владений, ни потрясающей 'священной частной собственности', ни миллионов наворованных. И это было хорошо, это было благо для народа, потому что был строй, который держал в узде низменные инстинкты горбачевых-ельциных, не давал развернуться потенциальным хищникам, будущим березовским-гусинским-ходорковским и прочим. Строй позволил мне окончить Московский университет, дал высшее образование моим четверым братьям, что немыслимо при нынешних демократах. Строй позволил мне занять какое-то свое место в литературе. И я не чувствовал себя жертвой. И если были нападки на меня за мои статьи, то не социализм же нападал, а та самая публика, которая, как показало время, подтачивала изнутри этот социализм, а ныне в качестве 'демократов' терзает Россию. Всех, кого ты, Володя, перечислил в роли 'жертв социализма' я все-таки немного знаю и не очень натурально чувствую себя около них. В свое время Вадим Валерьянович Кожинов выпустил книгу, в которой есть страница с фотографиями в таком порядке: Солженицын, Шафаревич, Осипов, Бородин, Лобанов. При встрече вручает мне Вадим книгу с милой своей усмешкой: 'Не обессудьте, - говорит, - если не понравится соседство с Солженицыным. Тогда, в шестидесятых годах, вы одинаково думали'. В ответ я спросил: а где доказательства этого? Кожинов улыбнулся, видимо, полагая, что это достаточный аргумент в пользу им сказанного. В твоем вопросе есть нечто схожее.
Не буду говорить о других, скажу коротко об Игоре Ростиславовиче Шафаревиче. У него репутация выдающегося математика, он широко известен как автор знаменитой 'Русофобии', которую я очень ценю, о чем в свое время писал в 'Литературной газете'. Он интересен мне и тем типом мышления, который, видимо, связан с его профессиональными занятиями. О математике существуют высказывания, довольно нелестные для нее. Сам великий математик Паскаль не особенно ценил математику из глубины своего религиозного сознания, называя ее 'в конце концов, только ремеслом', далеким от главного дела - изучения человека. Не видел духовной, нравственной пользы в математике и Достоевский. А очень самобытный 'философ сердца' Юркевич писал, что мы напрасно искали бы в 'математическом воззрении', в математических чертежах выражение человеческого духа со своими внутренними интересами. Может быть, я ошибаюсь, но мне кажется, что отпечаток такого 'математического' мышления лежит на публицистических работах Шафаревича. 'Математический чертеж' как бы накладывается на историю, на живую жизнь, на социальное, духовное бытие и выводы как бы формализуются, не имеют полноты содержания. Причем то, что для него самого, казалось бы, является духовной сутью, может и не быть этой сутью... И хотелось бы, чтобы та его христианская позиция, о которой он как-то говорил в печати, все-таки хоть в какой-то мере соответствовала объективности оценок. Так ничего и не было хорошего при советской власти? Так и был он только жертвой социализма, а не самым молодым академиком, лауреатом всех премий и так далее? А факты? Еще подростком до войны вошел он в кадры кинематографа, как юная математическая знаменитость, наряду с вундеркиндами-скрипачами, пианистами и так далее. Я помню эти довоенные газеты с портретами юных победителей международных музыкальных конкурсов, и как я гордился ими! Нас, семнадцатилетних, всей 'серой деревенской массой' из десятого класса в январе 1943 года призвали в армию, и вскоре мало кто остался в живых. Меня, рядового солдата-стрелка, судьба хранила, остался жив после ранения и контузии от осколка мины 9 августа 1943 года. Каждая жизнь свята, и простого и так называемого великого человека. Сколько их не вернулось с войны! Игорю Шафаревичу, из поколения двумя годами старше нашего, советская власть дала возможность продолжать образование. А потом в молодости такая блестящая карьера. Лауреат Ленинской премии. Член-корреспондент Академии наук СССР. Член множества зарубежных академий. Правда, впоследствии, как диссидент, он пострадал, из МГУ его перевели на работу в другое научное учреждение, но не перевешивается ли этот горестный для него факт всем благополучием его жизни при ненавистном ему социализме? Шафаревич считает советский период российской истории 'черной дырой', сплошным ГУЛАГом. Он и мою статью 'Освобождение' подверстал к солженицынскому 'Архипелагу...' в своей недавней статье в журнале 'Москва'. Я же считаю, что советский период - это вершина государственности в тысячелетней истории России. Вершина по величию нашей державы, по влиянию на мир, по реальной силе противостояния мировому финансово-капиталистическому разбою. Теперь-то даже слепому видно, какие силы зла вырвались наружу с разрушением нашего великого государства. Во внешнем мире - невиданная, никем не сдерживаемая агрессивность США. Внутри России - разгул коррупции, воровства, разбоя, катастрофичности, разжигание всего низменного в человеке, ненависть к социальной справедливости, ко всему тому, что было завещано нам христианской этикой.
В. Б. Вы сами, Михаил Петрович - человек ХХ века, корневой советский человек, из тех, что и пострадали немало, и повоевали с немцем крепко, и в советской литературе вы заняли заметное место своими книгами. Да и кто другой может сказать, что по его статье принималось специальное постановление ЦК КПСС? Но сами вы откуда родом? Кто ваши родители? Как пришли в литературу? Почему потянуло вас к русской партии?
М. Л. Отец мой, Петр Александрович Лобанов, умер в 1930 году, когда ему было всего тридцать лет с немногим. Пятилетним я лишился отца, и всю жизнь жалел, что от него не осталось фотографии. Как, впрочем, и от моего деда и прадеда по отцу. Прадед был землевладельцем. Дед, который был женат на одной из пяти его дочерей, владел ватным заведением на реке Пра. Мама умерла восьмидесяти четырех лет 12 января 1988 года. Была она родом из крестьянской многодетной семьи Конкиных. В своей '...Автобиографии' я подробно рассказываю об этой семье, которая стала как бы воплощением того, какие широкие дороги открылись для крестьянских детей в тридцатые годы. Мама, как и мой отец в свое время, работали на местной фабрике. Родился я на Рязанщине, в мещерских местах, в деревне Иншаково, под Спас-Клепиками, где, как известно, учился Сергей Есенин. Здесь я и рос, учился в Екшурской средней школе. В 1938 году как ученик одной из лучших школ Российской Федерации был награжден путевкой в пионерлагерь 'Артек'. Это было, как я вижу теперь, нечто знаковое для меня. 1938 год с процессом над троцкистами-бухаринцами, арестами их последователей - и путевка в знаменитый 'Артек' для деревенского подростка из бедной семьи. Через год начали выходить мои рассказики в районной газете 'Колхозная постройка'... Но я хочу рассказать прежде всего о своей матери, Екатерине Анисимовне, о ее влиянии на меня. Она была воистину праведницей. На ее руках было одиннадцать детей: нас с братом Дмитрием двое Лобановых, четверо Агаповых от второго мужа, да еще пятеро его детей от умершей жены. Мама была ее подругой и обещала ей, смертельно больной, что не оставит ее детей. И не оставила. И они, уже взрослыми, всегда называли ее мамой. Не помню, чтобы она когда-нибудь сидела без дела. И только со временем я по- настоящему понял, что держало ее в жизни, непосильной для других... Всему она радовалась. 'Какая-то я чудная, - говорила она мне, - всему радуюсь. Получила письмецо, всех ребят вспомнила, все в комнатке прибрала, до постельки добралась, всему рада'. Потом только мне открылось, что это и есть та благодать, которая даруется редким душам. Часто она мне снится. Рассказал об этом священнику на исповеди. 'Зовет
