арифмометр!
Мастеровые подходят к зеркалу, берутся за раму.
Томский: Не сметь! (Отталкивает мастеровых.) Хамскими руками! Не позволю! Это зеркало Сен-Жермена! Подарок графа моей прапрабабке Анне Федотовне! Оно волшебное! У нас в роду верят, что, если в Новый год на шестом ударе часов чокнуться с зеркалом бокалом шампанского…
Солодовников (беря бутылку). Пожалуй, шампанское тоже заберу. Ишь, «Клико», двадцатилетнее. Четвертной за бутылку. Мой, заметьте, четвертной.
Томский (бросается на него, отбирает бутылку): Не сметь! Пока еще мой век! До вашего, двадцатого, (мельком оглядывается на часы), три минуты! Вон отсюда, человек будущего!
Выталкивает за дверь Солодовникова и мастеровых, запирается.
Голос Солодовникова (из-за двери): Немедленно откройте! Иначе я спущусь к Зинаиде Аркадьевне и все ей расскажу! Да, все-с. Слышите? И про цыганку Любу, и про Отрадное!
Томский: Вы злоупотребите моей откровенностью? Негодяй! Бедная Зизи и без того страдает!
Голос Солодовникова: Так отоприте.
Томский: Нет!
Голос Солодовникова: Ну как угодно-с. Вы, двое, ждите здесь.
Томский наливает в бокал шампанского, подходит к зеркалу, смотрит на себя.
Томский: Кажется, все. В новом столетии нам с тобой, мон ами, места нет. Там будут распоряжаться их степенства господа Солодовниковы, хозяева жизни. Пусть их распоряжаются. А меня увольте, противно… У благородного человека всегда есть выход. (Достает из кармана револьвер.) Что ж, Констан, в Бога мы с тобой не веруем, адского пламени не страшимся… Последний бокал шампанского, и прости-прощай. (Начинают бить часы. Томский подпевает граммофону.) «Вечерний звон, бом-бом». Господи, которого нет, я не хочу жить в гнусном, плебейском столетии, что начинается с сей минуты.
Подносит револьвер к виску. Левой рукой чокается со своим отражением аккурат на шестом ударе часов. Раздается громкий звон, словно хрусталь ударился о хрусталь.
Свет гаснет.
Халявная недвижка (2000 год, т. е. комната справа)
Электронные часы показывают 23:50, и цифры постепенно приближаются к полуночи. Пьяные голоса за сценой поют «Как упоительны в России вечера», потом что-нибудь вроде «Не стреляйте друг в друга, братва» и далее в том же духе из современного эстрадного репертуара.
Посреди комнаты Вован и Колян (одинаковые чубы, бритые затылки). Первый — в красном блейзере с золотыми пуговицами и в зеленом галстуке, второй — в широком пальто. Во время последующего разговора грузчики вносят мебель: огромный полированный письменный стол, кожаные кресла, компьютер в коробке и прочее подобное.
Вован (озираясь): Конкретная хатенка, а, Коляныч? (Показывает на барельефы.) Телок с пацанами сымем, только имидж портят. Потолочек навесной запустим, тут ковролинчик белый, сидалы кожаные, офисный гарнитур, компуську с наворотами — адекватный будет кабинетик.
Колян: Вован, я стремаюсь. Ты просто супер. Такую недвижку на халяву обломил! Классика! Гладко так подкатил к этому козлу старому, типа «дедушка, родненький, сдай закуточек в субаренду по две сотни за квадрат», а после хрясь! и сделал птеродактора.
Вован: Кого, блин?
Колян: Ну, редактора этого (кивает на портрет Ахматовой). Птеродактор это я, Вован, прикололся. Птицы такие были, передохли все. По телеку видел.
Вован: А-а… Ты вот че, Колян. Про «Вовчика» и «Вована» забыл, ясно? Раз такая маза обломилась, теперь у нас все будет по понтам, интеллигентно. Чисто и год подвалил 2001-й, это ж двадцать первый век, блин. Очко, понял? Шевели мозгами, Колян, не лажайся на прикупе. Я че всю кодлу, в смысле весь коллектив холдинга, привез сюда Новый год гулять? Имидж у нас теперь другой, догоняй. Я те больше не Вован, а Владимир Егорыч, генеральный директор инвестиционно-маркетингового холдинга «Конкретика». Вован в Раменках остался, въезжаешь?
Колян: Въезжаю, Вовчик. Сорри, Владимир Егорыч.
Вован: То-то. Че коллектив (кивает в сторону хорового пения), нормально? Культурно оттягивается?
Колян: А то. Шампусика завезли пять ящиков, французского, по полцентнера баксов пузырь. Во! (Достает из кармана пальто бутылку шампанского, ставит на стол.) Газировка, обыкаешься. Эх, за портвешком бы сгонять пробористым, три семерочки, как раньше. Картошечки с лучком пожарить. Нет больше трех семерочек, ни за какие бабки не добудешь. Какую страну просерили, суки!
Вован: Ничего, вискарю с омарами похаваете. Привыкай, Колян. Ты это, с Пыпой перетер? Че, крепко его зауродило?
Колян: А то. Пыпа гноится, как чирей. Типа, нарывается Вовчик и все такое. Такую хату подмял и не делится.
Вован: Ладно, разведем по-культурному, без заморочек. Он теперь тоже не Пыпа, а Петр Леонидыч, председатель правления банка «Евросервис». (Грузчикам, которые внесли картину.) Вон туда, заместо этой хренотени (показывает на портрет Ахматовой).
Грузчики снимают АА и вешают большой портрет Вована, играющего на биллиарде.
Стук в дверь. Входит Птеродактор — интеллигентный старичок лотмановского вида.
Птеродактор: Владимир Егорович, извините за позднее вторжение. Я забыл взять… (Видит, как грузчик несет вверх ногами портрет Ахматовой.) Ах, вот он! Позвольте, позвольте я! (Берет портрет, прижимает к груди.)
Птеродактор стоит и смотрит на Вована, укоризненно качая головой.
Вован: Ну че встал? Взял свою ляльку и вали.
Птеродактор: Как же вам не совестно? Из-за вашей нечестности редакция журнала «Родная речь» посреди зимы осталась без крыши над головой. Ведь у нас уникальное издание, призванное оберегать чистоту русского языка. Оставьте нам хотя бы первый этаж! Если вы этого не сделаете…
Вован: Ну, и че будет?
