Леонида до сих пор удивляло лицо Гаева, хотя казалось бы, за год он мог привыкнуть к нему. Худощавое, с резко очерченными губами, скулами и подбородком, с высоким лбом и наголо обритыми волосами, оно на первый взгляд казалось чересчур строгим и даже суровым.
Сначала Леонида удивляла сухощавость Гаева. Он даже как-то спросил Галузина, не болен ли секретарь партийной организации.
— Здоров, как бык! — смеясь, ответил Иван Сергеевич. — А худоба эта, Леня, — от горячего сердца. Беспокойный характер у Николая Александровича. Жить таким нелегко, но зато и любят их!.. Хороший он человек!
— А вы, значит, плохой? — засмеялся Леонид, оглядывая грузную фигуру тренера.
— А я — хоть и толстый, но тоже ничего! — улыбнулся Галузин. — У меня ведь полнота не от самодовольства и важности, а от излишней доброты. По этой самой доброте и распустил я вас, молодых. Иначе не осмелился бы ты своему учителю задавать такие дерзкие вопросы!
Николай Александрович преподавал лыжный спорт в институте. Он был чемпионом страны по двум дистанциям — 18 и 20 километров — и всегда находился в отличной форме.
— Когда же он тренируется? — изумлялись студенты и преподаватели, целыми днями видя его то на корте, то на ринге, то в бассейне, то на гаревой дорожке.
Гаев знал, у кого из боксеров тяжела работа ног, кто недостаточно стремителен на ринге, кто слаб в защите; знал, кому из штангистов лучше всего дается жим двумя руками, а кому надо особенно упорно тренировать рывок правой рукой, кто из спортсменов сейчас в форме и кто работает вяло.
— Гаев ночью бегает на лыжах! — говорили институтские остряки. — А спит он во время массажей!
Лишь некоторые из студентов знали, как точно и напряженно построен режим дня у Гаева и как неуклонно Николай Александрович следует ему. Загруженный работой, он все-таки никогда не пропускал тренировок. Только расписание их ему пришлось сдвинуть. Утреннюю тренировку он проводил, когда другие люди еще спали. Каждый день ровно в шесть утра выходил Гаев в парк (он жил в пригороде, в Удельной) и полтора часа бегал на лыжах. По вечерам снова можно было видеть его высокую фигуру в коричневом лыжном костюме, мелькающую меж деревьев парка.
…Леонид кончал тренировку. Гаев больше часа молча наблюдал за ним. И лишь когда Кочетов вылез из воды и вместе с Галузиным подошел к Николаю Александровичу, тот будто между прочим сказал:
— А не кажется ли вам, друзья, что всесоюзный рекорд на двести метров можно улучшить?
Кочетов и Галузин переглянулись. Двухсотметровка, правда, была коронной дистанцией Леонида. Недавно он даже завоевал в ней первое место в чемпионате Ленинграда, но о рекордах они еще и не мечтали.
— Не рановато? — смущенно спросил Леонид.
— Делать хорошее, нужное дело никогда не рано! — уверенно сказал Гаев. — Не боги горшки обжигают…
На этом разговор и кончился. Два дня Галузин и Кочетов делали вид, будто не вспоминают о словах Гаева. На третий день, во время «прикидки» на двести метров, Галузин на финише, щелкнув секундомером, засек время Леонида и словно из чистого любопытства отметил:
— Подходяще! Всего две и три десятых не дотянул!
Кочетов сразу понял тренера. Он и сам мысленно уже не раз сравнивал свои результаты с рекордом: обычно ему не хватало 2–2,5 секунды. Но он и на этот раз ничего не сказал Галузину. Даже сама мысль о рекорде пугала Леонида.
Шутка сказать — рекорд Советского Союза! Он выше национальных рекордов Франции, Италии, Норвегии, Голландии… От всесоюзного рекорда рукой подать до мирового! А Гаев предлагает не просто повторить его, а еще улучшить.
«Вряд ли… Мечта…» — думал Леонид.
Однако мысль о рекорде крепко запала в душу и Кочетову, и Галузину.
Еще через неделю неожиданно все пути к отступлению были отрезаны. Произошло это так. Кочетов зашел в партбюро договориться о лыжном кроссе. В кроссе участвовали все студенты института. Кочетов был представителем второго курса. Леонид быстро уточнил с Гаевым время и место проведения кросса.
— Ну, а как рекорд? Все еще старый держится? — с улыбкой спросил Николай Александрович.
Леонид думал, что Гаев, по горло загруженный институтскими делами, забыл о своих словах, и этот вопрос удивил и обрадовал его. Значит, тогда, в бассейне, он не шутил.
— Пока держится, — смутившись ответил Леонид. — Двух секунд не хватает!
И сразу же испуганно подумал:
«Что я говорю? Ведь Гаев подумает, что я всерьез готовлюсь побить рекорд!»
Так и вышло.
— Две секунды? — переспросил Николай Александрович. — Ну, це не так богато. Значит, скоро выпьем за здоровье новорожденного рекорда!
Леонид решил спешно бить отбой.
— Что вы, Николай Александрович! — сказал он. — Вы же знаете: даже знаменитый чемпион Франции Ля-Бриель показывает 2 минуты 42 секунды, а наш рекорд 2 минуты 40,6 секунды. Мне бы Ля- Бриеля побить — и то хорошо!
Эти слова, видимо, не на шутку рассердили Гаева. Он встал со стула и, опираясь обеими своими жилистыми, «мужицкими» руками о стол, негромко сказал:
— А вы не равняйтесь на французских чемпионов, товарищ Кочетов!
Он сказал это совершенно спокойно. Но Леонид знал, — Гаев говорит так подчеркнуто спокойно и обращается на «вы» — значит, он здорово сердит. И в самом деле, Гаев вышел из-за стола и, заложив руки за спину, сделал несколько шагов по кабинету.
— Ля-Бриель! — иронически повторил он. — Подумаешь, какой бог плавания нашелся! Ведь наш Захарьян побил его?! Почти на две секунды побил! Еще три года назад! Значит, и вы можете, да нет, должны побить Ля-Бриеля. И при чем тут Ля-Бриель? — сердито перебил он самого себя. — Захарьяна надо обогнать, а это потруднее, чем опередить француза!
— Пойми, Леня, — снова перейдя на «ты», сказал Гаев и сел возле Кочетова, положив тяжелую руку ему на плечо. — Улучшить рекорд Захарьяна, конечно, нелегко. Но надо это сделать. Обязательно. Ты еще мальчишкой был, когда три года назад Захарьян обошел Ля-Бриеля. Ух, что тогда началось в мире!.. Буржуазные газеты вопили, что русские просто жульничают, что не мог какой-то Захарьян побить знаменитого Ля-Бриеля. А один бразильский чемпион заявил: если Захарьян и в самом деле обошел Ля- Бриеля — это чистая случайность. Мы должны доказать: нет, не случайность!
Гаев на минуту замолчал и вдруг спросил у Леонида:
— Ты помнишь время чемпиона Англии?
— Время Томаса? — переспросил Кочетов. — 200 метров — 2 минуты 40,5 секунды.
— Правильно. На одну десятую секунды лучше Захарьяна. Так вот, Леня… Ты — комсомолец, объяснять тебе долго нечего. Нужно не только побить Захарьяна, но и обойти Томаса. Ясно?
Тут в партком вошли три студентки-гимнастки, о чем-то громко споря на ходу, и все трое, перебивая друг друга, обратились к Гаеву. Леонид воспользовался удобным моментом и незаметно вышел.
Он направился в бассейн и, стоя под душем, подумал: «А ведь придется побить рекорд!»
И почему-то сразу стало легко и весело.
Теперь все ясно. Хватит взвешивать и переживать. Надо работать.
Подготовка началась уже на следующий день.
Галузин принес в бассейн листок, исписанный мелким, четким почерком и вручил его Леониду. Это был новый, еще более суровый, режим дня. По часам и минутам на бумажке был расписан весь день Леонида. Тут были прогулки, тренировки, занятия в институте и снова тренировки и прогулки.
Особенно поразила Леонида в этом листке последняя строчка:
«Отбой — 10–30».
«В половине одиннадцатого?!» — Леонид чуть не свистнул от удивления и возмущения. Он привык ложиться в двенадцать, а если зачитается, — и позже. А тут — в такое детское время…
— Иван Сергеевич, — как мог спокойнее, сказал он. — А если я захочу в театр?
