новые ручейки. И вот уже заливистые трели наводняют все помещение.
Тогда встает Гаев. Все знают: он больше других болел за Кочетова.
«Сейчас он заступится за пловца!» — радуются зрители.
— С судьей не спорят! — негромко, веско произносит Гаев, и весь бассейн мгновенно затихает. — Если судья говорит «ошибка» — значит, произошла ошибка! — раздельно повторяет Николай Александрович.
Он подходит к Кочетову, кладет на плечо Леониду тяжелую руку и притягивает его к себе, словно обнимает. В напряженном молчании, провожаемые сотнями глаз, они медленно, уходят.
Тяжелые дни наступили для Леонида. Ни на минуту не покидали его мысли о трех неудачных попытках.
Вот когда он искренне возненавидел тетушкину «технику»: целыми днями в квартире трезвонили сразу и телефон, и «сирена» на кухне. Это многочисленные друзья — пловцы и болельщики — старались поддержать бодрость в своем любимце. Все они были твердо уверены, что Кочетов улучшит рекорд, все возмущались ошибкой «судьи на повороте».
— Вероятно, судья был прав! — изумляя болельщиков, спокойно отвечал Кочетов.
Друзья торопили Леонида, уговаривали завтра же снова встать на старт.
— Ты же побьешь рекорд! Клянусь! Иначе у меня: не голова, а футбольный мяч! — гремел в трубке бас какого-то болельщика.
— Не расстраивайтесь, Леонид Михайлович! Я и мама не сомневаемся в вашей победе! — кричала незнакомая девочка.
Кочетов вежливо отвечал пловцам и болельщикам, благодарил за сочувствие. Но на двадцатый или тридцатый раз, выслушав какого-то «незнакомого друга», Леонид, не говоря ни слова, повесил трубку. С тех пор телефону стал подходить Федя, на время переселившийся, по просьбе Галузина, к Кочетову.
Весельчак-массажист обладал неистощимым тернием. Он мог по полчаса беседовать со встревоженными болельщиками, успокаивая их и ручаясь, что Кочетов учтет их просьбы и, конечно, побьет рекорд.
У Феди обнаружилось много неожиданных талантов. Выяснилось, например, что он отличный повар. С увлечением хозяйничал массажист на кухне: без конца варил и парил, жарил и тушил всякие «травки».
— Пища богов! — говорил он, ставя перед Леонидом огромную шипящую сковороду цветной капусты. — Нектар и амброзия! Древние греки были мудрые люди: только этой травкой и питались!
— Да они вовсе не ели эту пакость, — раздраженно отвечал Кочетов, которому уже надоели все эти «петрушки».
— Не ели? — искренне изумлялся Федя. — Ну, значит, греки были мудрыми людьми! Кушай, Ленечка, кушай: пальчики оближешь!
Однако сам массажист не ел цветной капусты. Он уходил на кухню и тайком от Леонида, чтобы не соблазнять его, ловко, одним движением ножа вскрывал банку шпрот или поджаривал себе целую сковороду свинины.
Тетушкина «техника» приводила Федю в восторг. Он любовно чистил мелом свистящие чайники и кастрюли и чуть не каждый день с удовольствием стирал белье в самодельной стиральной машине.
— Техника — на грани фантастики! — повторял он, похлопывая по ее сверкающему барабану.
Федя был очень любознательным. Систематического образования он не получил и восполнял этот пробел жадным чтением. Читал он запоем самые разнообразные книги: позавчера — брошюру «Как самому построить авиамодель», вчера — научную статью о свинье-рекордистке Незабудке, сегодня — книгу о древних арабских рукописях, а на завтрашний день у него уже был приготовлен толстый том — «Жизнь и творчество Л. Толстого».
Придя в первый раз к Кочетову, массажист сразу направился к книжному шкафу.
Шкаф был заперт. И хотя ключ торчал тут же, в скважине замка, открыть шкаф Федя, очевидно, стеснялся. Сквозь стекло он жадно рассматривал корешки книг.
На верхней полке стоял ряд одинаковых томов в красных коленкоровых переплетах — сочинения Ленина. Эта шеренга строгих алых книг досталась Леониду в наследство от мужа тети Клавы. На другой полке — книги о великих композиторах: Чайковском, Глинке, Бетховене, Моцарте; увесистые труды по истории музыки, тоненькие, пестрые книжечки — программы концертов. Пониже стояли спортивные книги — о тренировке лыжника, конькобежца, футболиста, учебники по физиологии, анатомии, календари состязаний, книги о выдающихся мастерах спорта.
Самую нижнюю полку занимали пособия по плаванию.
— Говорят, по книгам можно точно определить, кто их хозяин, — с улыбкой сказал Федя. — А тут не разберешься. Кто владеет этими книгами? Философ? Музыкант?..
— Спортсмен! — сердито ответил Кочетов. Он помолчал и хмуро добавил: — Только, к сожалению, плохой!
Леонида в эти дни все раздражало. Он не мог спокойно смотреть и на веснушчатого весельчака- массажиста. Чтобы не сказать ему что-нибудь резкое, Кочетов запирался в своей комнате.
Уязвленное самолюбие и гордость в первое время не давали ему спать по ночам, обидные мысли преследовали его на прогулках. Он не мог читать, не хотел никого видеть. Никого — даже Галузина и Гаева.
Студенты-однокурсники чувствовали, как тяжело сейчас Леониду. Стараясь не быть навязчивыми, они все же умудрялись под разными предлогами несколько раз в день навещать друга.
Первой в комнату Кочетова влетела Ласточкина. Как всегда веселая, энергичная, она затормошила Леонида. Еще была зима, но Аня уже готовилась к лету. У нее появилось новое увлечение — туризм. Она горячо уговаривала Кочетова направиться на Кавказ и исходить его вдоль и поперек.
Собираясь к Леониду, Аня долго, стояла перед зеркалом.
К счастью, густой румянец, так мучивший ее в школе, постепенно исчезал. Это было странно: ведь Аня теперь много занималась спортом, подолгу бывала на воздухе. Но факт оставался фактом — румянец бледнел. А может быть, помогло снадобье, рекомендованное подругой: смесь уксуса с крепким чаем?
Аня тщательно обдумала предстоящий разговор с Леонидом. Нет, о плавании, о рекорде — ни слова. Если Леонид сам начнет об этом, — надо повернуть в другое русло. Нельзя растравлять рану.
Аня выполнила свое решение: все время беззаботно болтала о будущем путешествии по Военно- Сухумской дороге, о переходе через Клухорский перевал, о рюкзаках, палатках, примусах, сухом бульоне и альпенштоках.
В конце концов и молчаливый Леонид раскачался, стал вместе с ней деловито высчитывать, сколько нужно денег. К сожалению, оказалось — меньше чем по девятисот рублей на брата не обойтись.
Вслед за Ласточкиной у Кочетова побывали и Федя Маслов, и Галя Зубова, и Виктор Малинин. Виктор чуть не силой потащил Леонида на каток — смотреть хоккейный матч. Цель у всех была одна, как сказала Ласточкина: «Не давать Леониду киснуть!»
Гаев и Галузин понимали состояние Кочетова и не беспокоили его. Они знали — это бывает у всех спортсменов и скоро пройдет. И действительно, это прошло.
На третий день Кочетов сам позвонил Гаеву.
— Рекорд будет бит! — спокойно сказал он.
— Конечно, — уверенно ответил Гаев.
Да, рекорд будет бит. Леонид снова твердо верил в это. Но он решил не торопиться. Если судья снял его с заплыва, — значит он, Леонид Кочетов, допустил неправильность. Он не верил болельщикам и не думал, что судья ошибся. А раз с ним могло случиться такое, — надо опять тренироваться.
И снова начались тренировки.
Каждый день появлялись Кочетов с Галузиным в бассейне. Они приходили сюда, как на работу: всегда в одно и то же время, без пропусков и опозданий.
Некоторые друзья Леонида удивлялись.
— У него же рекорд в кармане, — недоуменно говорили они. — Почему он не плывет?
А маловеры понимающе перемигивались:
— Струсил Кочетов! Мурашки забегали! Так иногда бывает у спортсменов: появляется особое нервное
