канцелярии круглые облатки, которыми запечатывают официальные письма, и о себе, о том, как он ловко бегает на коньках и умеет на одной ноге выписывать восьмерки на льду.
Говорили они о разных других разностях и наслаждались бы приятной беседой и дальше, если бы на стенных часах не пробило полночь и Неделько не раскричался так неистово, будто находился за пазухой у посыльного Среи на пути в Крманы, а не спал в изящной колыбели с голубым пологом и с никелированной соской во рту.
Господин Baca решил, что ему пора, и наклонился, чтобы надеть ботинок, но, к своему великому удивлению, ботинка под столом не обнаружил. Искал он его, искал, и даже госпожа Милева помогала, но… ботинок как сквозь землю провалился.
Так он и проискал ботинок часов до четырех утра, а когда уходил, то, обнимая вдовушку, спросил:
– Признайтесь мне откровенно!
– В чем?
– Нет ли у вас в доме какой-нибудь собаки?
– Нет, – стыдливо ответила вдовушка и спрятала головку у него на груди.
Господин Baca довольный ушел домой, думая по пути о том, что больная мозоль не всегда приносит одни неприятности.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ. Неприятное событие, которое, как и во всех романах, происходит не случайно в ту самую минуту, когда герой романа находится в наиприятнейшем расположении духа
Мы уже знаем, как выглядят списки долгов господина Васы в фирме «Спасич и компания» и в магазине «Братья Димитриевичи», и поэтому для нас будет неожиданностью изменение наименований товаров в этих списках. Вместо корсетов, шпилек, вееров и пр. в новом перечне долгов у «Братьев Димитриевичей» через несколько дней появилось следующее:
1) Один мячик – 0,80 динара
2) Одна погремушка – 0,40 динара
3) Одна соска – 3,20 динара
4) Одна шелковая распашонка детская – 5 динаров
5) Один вязаный чепчик детский – 1,30 динара
Поскольку все читатели знают, что господин Baca, чиновник отделения по делам наследств, не пользовался соской, не играл мячиком и погремушкой и тем более не носил распашонок и вязаных чепчиков, то легко догадаться, что господин Baca все это покупал и относил маленькому Неделько, так как с памятного нам ужина он часто навещал Милеву, нимало не страшась еще раз потерять свой ботинок.
Госпожа Милева наслаждалась приятным времяпрепровождением, пока однажды (как это всегда бывает в романах) перед нею не возник тот, кого она меньше всего жаждала видеть.
А этим человеком, о котором уже в двух главах романа не говорилось ни слова, был не кто иной, как адвокат Фича, так удачно обеспечивший госпоже Милеве опекунство над огромным наследством.
В том, что адвокат Фича возник так внезапно, не было ничего странного, а вот требование, которое он неожиданно предъявил госпоже Милеве, было таково, что оно могло развеять ее счастье, как дым. Фича коротко и откровенно, не ссылаясь на соответствующие статьи, объяснил вдовушке, что она всецело в его руках. Стоит ему захотеть, и он заявит о подмене ребенка на суде, а это не только разрушит счастье госпожи Милевы, но и познакомит ее со многими статьями, которые отнюдь не проявят к ней благосклонности.
Читатели поверят мне, что при этом заявлении Фичи госпожа Милева побледнела. Но хотя бледность была ей к лицу, похоже, что на Фичу это не произвело такого впечатления, как, скажем, на господина Васу, и Фича продолжал низать статьи, одну другой хуже. Госпожа Милева пыталась даже упасть в обморок, но Фича совершенно безучастно подождал, пока обморок пройдет, и продолжал перечислять статьи всевозможных законов, принятых в Сербии за последние двадцать пять лет. Прекратив наконец перечислять, он закончил разговор так:
– Но это между прочим, уважаемая сударыня, а пришел я, собственно говоря, попросить у вас сто дукатов. Они мне очень нужны. Если вы мне не верите, я готов поклясться, чем угодно, что они мне очень нужны.
– Ох! – только и сказала госпожа Милева.
Господин Фича поклялся еще раз, что ему позарез нужны деньги, и снова стал перечислять статьи, которые, стоит ему захотеть, могли бы воспылать к ней весьма недобрым чувством. Таким образом, он убедил госпожу Милеву, что деваться ей некуда, и она дала ему сто дукатов, вздохнув при этом еще более тяжко, чем вздыхала, тужа по покойному мужу.
Фича встал довольный и ушел, пообещав не забывать ее и заходить почаще.
Было это, скажем, сегодня, а назавтра тут как тут жена Фичи, госпожа Цайка, которая сказала, что не видела госпожу Милеву с самых родов, и потому решила забежать к ней. Первым делом она пошла посмотреть, как растет Неделько, и, найдя, что очень неплохо, сплюнула (от сглазу) раза три. Потом села и начала рассказывать о зубах, которые вставила аптекарша, о гвоздике, которая не привилась у госпожи Сары, супруги протоиерея, и о том, как госпожа Арсиница перелицевала шубу, надеясь, что никто об этом не догадается.
– Ну, скажите мне, ради бога, искренне, как сестра, идет ей перелицованная шуба, когда на голове тепелук?
Вот так госпожа Цайка свела разговор на тепелук – расшитую золотом шапочку, которую носят замужние сербки, – и тотчас заявила, что единственное ее желание в жизни – иметь тепелук.
– Разве он мне не пошел бы? – спросила она госпожу Милеву и повела головой так, будто шапочка уже была на ней.
– Очень бы пошел, – ответила ничего не подозревавшая госпожа Милева.
