– Сама не знаю, – призналась Эсме. – Отец говорит, что услышал это от Лоренса, а тому якобы сказал сам мистер Раштон… Но убейте меня, сэр, если я могу объяснить, для чего Лоренсу или Раштону могло понадобиться изобретать эту гнусную ложь!
– Точнее сказать, не можешь придумать убедительного объяснения, – усмехнулся посол. – А может быть, ты просто пытаешься выгородить своего любовника? Не выйдет, крошка, всему свету известно, какой ловелас твой мистер Раштон! Хотя, признаться, новость о вашей связи удивила даже самых отъявленных сплетников…
– Я не буду больше спорить с вами, сэр. – Эсме печально вздохнула. – Думайте что хотите, и Бог вам судья…
– Да, ну и задала ты мне хлопот – Тон Уинтропа вдруг стал усталым и даже немного растерянным. – Сказать по правде, мне твое присутствие на этом пароходе совсем ни к чему.
– Понимаю, сэр. Я надеялась, что никто так и не узнает, кто такой Лек на самом деле. Если бы мне удался мой план, то я обрела бы свободу, и никто бы от этого не пострадал, уверяю вас.
– Но зачем тебе понадобилось изобретать весь этот дешевый маскарад?
– То есть зачем я переоделась Леком?
– Вот именно.
– А был ли у меня другой выбор?
– Ну, ты могла бы прийти ко мне и рассказать все как есть. Если ты и впрямь невинна, то зачем тебе прятаться? Я был бы только рад помочь тебе!
Эсме горько усмехнулась:
– Я уже имела возможность убедиться, сэр, каково верить вашему слову, Разве не я умоляла вас никому не говорить о нашей встрече, говорила, что одно ваше неосторожное слово может мне дорого стоить? Вы поклялись ничего не рассказывать, но, как оказалось, грош цена вашим клятвам! Нет уж, видимо, мир и впрямь так устроен, что каждый в нем заботится только о себе, и мне, чтобы в нем выжить, приходится рассчитывать только на себя!
– Если твоя цель была только в том, чтобы сбежать от Майклза, то почему ты тогда села именно на мой пароход, а не на другой, где никто из пассажиров тебя не знает? Я ведь мог тебя раскусить, что, собственно, в конце концов и произошло… Что-то тут не сходится, верно? Остается одно – ты затеяла все эту игру, чтобы в конечном счете женить меня на себе. Теперь про нас ходят слухи, что мы любовники, а мне такая репутация вовсе ни к чему. Ты надеешься, что я, спасая свою репутацию, женюсь на тебе – и это спасет твою. Я угадал? Признавайся? Игра окончена, Лек!
– Больше не буду вас убеждать, думайте что хотите! – Эсме устало опустила взгляд, плечи ее поникли. – Если вы не желаете верить правде, здесь уже ничем не поможешь.
Йен молчал, пристально глядя на нее, но в его взгляде теперь уже читалось нечто совсем другое…
Неожиданно он снова притянул ее к себе.
– Ты хочешь уверить меня, что и впрямь рассчитывала добраться до Чингмэя неузнанной? – горячо прошептал он ей в ухо. – Неужели ты и впрямь так наивна? Да я узнал бы тебя под любой маской!
Руки его, скользнув под куртку Эсме, принялись ласкать ее кожу.
– Не надо! – промолвила она.
Вместо ответа Йен склонил голову, потянувшись губами к ее губам, и Эсме почувствовала, что уже не сможет противиться его поцелую. Еще при первом поцелуе – тогда, на балу, – она поняла, что если когда- нибудь ей суждено поцеловаться с лордом Уинтропом во второй раз, то после этого второго неизбежно последует и третий, и четвертый, и пятый… и вряд ли она сможет с этим бороться!
Властные мужские губы ласкали ее губы. Эсме, поддаваясь инстинкту, невольно приоткрыла рот… И тут Йен вдруг превратился в подобие страстного, грубого животного. Держа Эсме за талию, он притянул ее к себе. Язык его хозяйничал у нее во рту, проникая в самые сокровенные уголки, и девушке казалось, что с этим поцелуем душа ее переливается в Йена, что все ее существо размякает, лишается воли. Теперь ею правили, уже не воля, не разум, даже не эмоции, а телесные инстинкты, о существовании которых она до сих пор даже не подозревала.
Рука Йена скользнула под куртку Эсме, лаская ее разгоряченную спину. Но, коснувшись бинтов, стягивающих грудь Эсме, Йен вдруг прервал поцелуй.
– Ты перетянула грудь? Но разве тебе не говорили, что это вредно для здоровья?
Сквозь тонкий материал, Эсме чувствовала, как рука Йена искала булавки, которыми была скреплена ткань. Ее вдруг охватила паника – она знала, что должна остановить его, ибо потом уже не сможет остановиться сама.
Вырвавшись резким движением, она встала у стены, с трудом переводя дыхание; однако взгляд, которым она смотрела на Йена, по-прежнему был полон желания.
Расценив это как приглашение к новым действиям, он потянулся к ней, но Эсме отступила от него настолько далеко, насколько позволяла узкая каюта, и опустила взгляд, чтобы только не смотреть на Йена.
Когда же она наконец осмелилась поднять глаза, то увидела, что Йен стоит, облокотившись о стену, в том месте, где только что стояла она.
Почувствовав ее взгляд на себе, Йен обернулся.
– И что же мне теперь прикажешь с тобой делать, красавица? – спросил он не столько Эсме, сколько самого себя.
– Не знаю, – честно призналась она. – Думаю, у вас есть полное право высадить меня, как только мы остановимся.
Лицо Йена потемнело.
