проверял, на месте ли контракты.
– Интересно, что первым высохнет, – сказал я. – Чернила или кровь?
– Ты это чего? – набычился Генри.
– Пошли, Джейми. – Алек схватил меня за локоть. – Пошли, выпьешь – придешь в чувство.
– Не хочу я, на хуй, пить.
Он сильнее дернул меня за рукав. Я подчинился, зашагал к бару, скрестив руки и поджав губы.
– Джейми, праведное негодование тебе не к лицу. Ты вообще-то на него права не имеешь.
Мы остановились у стола с напитками. Нас слышит барменша в смокинге. Плевать.
– Ты зачем это сделал? – спросил я. – Кампания работала. Мы выигрывали по-честному. До его сексуальной жизни можно было не опускаться.
– Так вот что тебя проняло? Эзра Бирнбаум? Что я фотки в «Пост» отослал?
– Ну да. Я понимаю, ты на него зол. Ты считаешь, он виноват, что у тебя рука и все такое. Но так его подставить…
– Ох, Джейми. – Алек запустил пальцы в стакан с оливками и кинул себе в мартини еще одну. – Дело же не в этом. До сих пор не просек?
– Алек, ты мужику жизнь сломал.
– Так играют в игры. Никаких тормозов.
– Одно дело критиковать его политику, другое…
– Бессмысленное разграничение. Совесть утихомирить. Хочешь выставить меня подонком? Валяй.
– Но мы же теперь с Бирнбаумом вместе. Ты был на Бычьих Бегах. Эти люди нам доверяли.
– И ты согласен, чтоб стариковские игры влияли на твой бизнес? На хуй их правила. Братству конец, друг мой. Детский сад. Веселимся здесь и сейчас. У нас новая игра. И наши правила.
– Ты когда это придумал? Всю дорогу планировал?
Алек отпил из бокала и склонил голову, точно размышляя, довериться ли мне. Затем глянул вверх и налево,[202] копаясь в памяти.
– Да на Бычьих Бегах еще. Без тебя меня б туда не пригласили. Папа из-за тебя меня повез. Чтобы ты не накуролесил. – Он снова отхлебнул. – Чудно. Следить-то не за тобой надо было.
– Ты несешь пургу.
– Не-а. Не пургу. Я в ту ночь очень ясно понял одну штуку. Наверное, у костра, когда они нас надули, притворились, что парень горит.
– Господи, Алек, это был прикол.
– Твой папик над тобою так прикалывается? Я их до сих пор слышу. Как Тобиас с дружками надо мной ржут. Все ржут, а я стою на коленях и блюю. Я, вечная мишень его тупых грязных шуточек. И ты, мой ебаный спаситель.
– Я спрашивал, если тебе…
– Ты не виноват, Джейми, ясно? В кои-то веки речь не о
Я поднял руки – мол, сдаюсь. Алек посмотрел в окно на Ист-Сайдский горизонт за парком. Позади человек с французским акцентом бубнил про свою «неопостмодернистскую» постановку «Жизели» в Линкольн-центре.
– Ну и вот. Я привел Джинну в коттедж. Я был пьян, зол, тошнило, хуй не подымался. Мы зарядили пару дорожек, потрепались, лаптоп помучили. Я вставил тот черный диск, мы ответили «Синаптикому» на вопросы. Насчет любимой музыки, одежды, все такое. Оно как-то занятно действует. Потому что я глянул на девчонку и сразу понял, чего от нее хочу.
– Использовать ее? Против Бирнбаума?
– Насрать мне на Бирнбаума.
– Тогда против
– Знаешь, Джейми, – улыбнулся Алек, – ты иногда совсем лопух.
Толстая блондинка в мешкообразном платье и с гигантским жемчужным ожерельем спиной вклинилась между нами, словно в танго с незримым партнером.
– Quieres cantar о quieres beber? – пьяно вопросила она. – Yo tengo flores para los muertos.[203] – И спиной же отвалила, покачиваясь.
– Элиза только из Саламанки, – смеясь, извинился за нее Алек. Положил руку мне на плечо. – Ну, Джейми. Расслабься. Уже все. Веселимся.
– Веселимся? Ты как себе это представляешь? Меня вообще сюда не приглашали.
– Я же знал, что ты не переживешь. Распсихуешься из-за бедняги Эзры. Так? Или нет? Кроме того, у тебя было дружеское свидание с Карлой. Ты епитимью отрабатывал.
– Мог бы хоть поделиться. Сказать, что планируешь.
– И ты бы мне помешал. Или настучал отцу. Ты, Джейми, кайфоломщик. Хуже, чем жулик. У жулика хоть свой интерес есть.
– И что, по-твоему, я бы сделал? Я тебе друг, Алек.
– Ну и славно. Докажи, что я не прав. Снимай пиджак, заряди коки, с людьми пообщайся. Может, трахнешься по-человечески для разнообразия. Ты вообще представляешь себе, кто тут есть?
Я оглядел собравшуюся элиту.
– Или валяй, докажи, что я прав, Джейми. Раздраженно хлопни дверью. Спрячься в центре, в роскошной квартире, за которую мы платим теми же деньгами, что за эту вот икру.
Архитектор поджег золотистую сигаретку. В дверях появился юноша в белом шелковом шарфе. Джинна громко хохотала, прижимая нежную ручку к изящному голому животу и явно улыбаясь в мою сторону.
– Так-то вот, Джейми. Ты всю дорогу этого хотел. Высшая Лига. – Он протянул руку и улыбнулся: – Ты за нас?
Музыкант сунул в видак кассету: он сам на вчерашнем эм-ти-вишном [204] награждении. У плазменного экрана уже кучковались будущие фанатки по вызову. Элиза-из- Саламанки бурно обсуждала с сенаторским сыном, что лучше – суфизм или Каббала. Редактор нью-йоркского интеллектуального журнала пробирался ко мне, прижав палец к виску, словно припоминая мое имя.
– Ты ведь новая гроза Уолл-стрит? Из статьи в «Джорнал»? Господи, мужик, надо нам о тебе написать! Всем же любопытно, что такими двигает.
Я доказал, что Алек прав, и ушел, не сказав ни слова.
Я бегом вылетел на улицу. Хотел кому-нибудь исповедаться. Или настучать. Добиться правосудия. Обратиться к властям. Но к кому?
Дома злобно косились мне вслед. Улицы были пусты. Часа Два ночи. Только я, заплутавший в сетке, – и никуда от ее декартовой логики не спрячешься. Повсюду вычислят. Найдут.
Я пошел в парк. Природа[205].
Ни тебе опасностей, ни преступлений. Благосостояние покорило хаос. Но сойдет и иллюзия.
Сумрачными тропинками я прошел по лесу и обнаружил на холме полянку с деревянной скамейкой. Вокруг валялись бутылки и обертки от презервативов. Улики человеческих забав.
Просто выебать на этой лавке славную девчонку – вот был бы кайф. И гораздо проще того дерьма, в котором я теперь плаваю. А ради чего? Деньги? Признание? Что-то доказать родителям?
У всех, кого я в этом мире знал, имелась крыша над головой, трехразовое питание и, можно сказать, гарантия: пока необходимо, все это не рассосется. Так чего из кожи вон лезть?
И все же первое, что я сделал, проснувшись на парковой скамейке, – проверил, на месте ли бумажник. В кармане. Мобильник тоже, и «Палм-Пилот», и выпускное кольцо из колледжа. Но я знал, что делать. Уйти с этой ебаной работы.
Я бодро шагал по Пятой авеню. У меня завелась странная привычка: напрягаясь, я мысленно оценивал дома на улице, притворяясь, будто мне дали право владения любым из них. И я сравнивал и сопоставлял их по размеру, состоянию, местоположению, архитектурной значимости и все такое. Оценку следовало завершить к перекрестку: едва я переходил дорогу, процесс начинался заново.
Игры ума отвлекали меня от уличного крупного рогатого скота. Добрая треть пешеходов и еще больше людей в машинах – с бычьими головами. Нищий в драных джинсах точил рог о кирпичную стену[206].
