два полисмена схватили его и повалили на пол. Толпу захлестнула волна гнева. Как написал позже Годфри Ходжсон, «сегодня Кларк Керр высказывается как либерал, поборник убеждения и противник насилия, а завтра его вооруженные агенты силой затыкают рот его идейному противнику, символически представлявшему свободу слова».
На следующий день общее собрание профессорско-преподавательского состава университета соотношением голосов 824 против 115 проголосовало за то, чтобы согласиться с требованиями ДСС. Поколение шестидесятых впервые на деле испробовало свою политическую силу.
Рождение ДСС вызвало шумную дискуссию в прессе, поскольку журналисты и политологи наперебой кинулись объяснять это временное помрачение умов у молодежи. Неудивительно, что в результате этого обсуждения фактическая сторона дела была утоплена в океане высоконаучных соображений. Несмотря на то, что почти никто из комментаторов не избежал соблазна рассматривать это явление через призму собственных идеологических пристрастий — например, Льюис Фуэр, известный специалист по левым политическим движениям, заклеймил активистов ДСС как «интеллектуальных люмпен-пролетариев, люмпен-битников и люмпен-агитаторов», а их идеологию как «помесь наркотиков, сексуальных извращений, студенческого фиделизма и университетского маоизма», — большинство все же уловило основной нерв молодежного протеста, которым двигало глубочайшее отвращение к либеральному идеалу рационально управляемого общества. Это был мятеж против подавления личности, подразумеваемого тем самым сравнением с фабрикой, которое так понравилось ректору Керру; вот почему перфокарта IBM со стереотипным предупреждением «не гнуть, не мять, не скручивать» стала для этого поколения символом всего, что было им ненавистно. Россман утверждает, что главным врагом ДСС был Комплекс Большого Папочки — так он окрестил либеральный патернализм, изгонявший всякое политическое разнообразие не только с Банкрофт Уэй, но и из университетских программ. Основным заклинанием Большого Папочки была фраза «для вашей же пользы», и предназначалась она для того, чтобы «помешать любой попытке самостоятельно отыскать дорогу и самому сформировать свою личность».
В этом и крылся корень всех разногласий: поколение шестидесятых отвергло концепцию психологической зрелости, предложенную в пятидесятых годах движением за душевное здоровье, с ее упором на ответственность личности перед обществом и согласование своих идеалов с общественными — оно двигалось как раз в обратном направлении. Освободиться от всех внешних ограничений, познать глубины собственной психики, следовать индивидуальным, а не социальным требованиям — вот были, по его мнению, критерии психологической зрелости.
Еще одним фактором, на который комментаторы не обратили внимания, было радостное опьянение групповой солидарностью. Те 24 часа, которые члены ДСС провели в Спроул-Холле, они жили с такой полнотой и интенсивностью, которой никогда раньше не знали. То было, выражаясь термином Маслоу, массовое пиковое переживание, и суть его состояла не в требованиях, которые собрали их вместе, а в самом факте того, что они были вместе. Мятежники устроили в захваченном здании настоящий карнавал: на стенах крутили фильмы Чаплина, на лестничных площадках исполняли народные песни. «Мы перекусили ужасными сандвичами с колбасой, а потом решили открыть первый свободный университет. Мы расселись, скрестив ноги, на сигнальных барабанах Гражданской Обороны, которые нашли в подвале, и провели с десяток классных занятий, — вспоминает Россман. — По углам устроились любители травки… и по крайней мере, две девушки впервые в жизни получили настоящий сексуальный опыт под одеялами на крыше, рядом с портативными рациями, передававшими наружу наши новости».
В последующие несколько месяцев Движение за свободу слова развернуло бурную деятельность, предприняв целый ряд Великих Починов, начиная с Движения за свободу непристойности (свобода слова, очевидно, подразумевала право говорить «поди ты на..») и кончая первыми протестами против вьетнамской войны. Беркли стал приманкой для молодых честолюбивых политиков; они стекались сюда десятками, чтобы принять участие в революции. Среди новоприбывших был и усатый молодой марксист по имени Джерри Рубин. Рубин одним из первых осознал, какие богатые и разнообразные возможности политической карьеры кроются в политической организации массового движения — в том, что идеологи правящего класса называли «внесистемной агитацией».
Так же как и Кизи, Джерри Рубин принадлежал к той части поколения пятидесятых, которая не довольствовалась малым. «Молодежи нужны героические деяния, — сказал он однажды репортеру «Нью- Йорк тайме» Энтони Лукасу. — У нее неимоверные запасы нерастраченной энергии, она хочет жить творческой, яркой, увлекательной жизнью. Вы знаете, каковы американские заветы. История, которой нас учат, настраивает на героизм — Колумб, Джордж Вашингтон, Поль Ревир, пионеры, ковбои. Заветом Америки всегда было «Будьте героями». Но когда наступает время сдержать слово, она оказывается несостоятельной. Она пятится и говорит: «Учитесь, как следует, добивайтесь хороших оценок — и вы получите степень, а потом поступите на работу в корпорацию, купите собственный дом и станете хорошими потребителями». Но молодежи этого недостаточно. Молодые люди жаждут героизма. И если Америка отказывает им в возможностях стать героями, они попытаются создать их сами».
Рубину было 26, когда ДСС впервые дало ему отведать вкус героизма. Лето 1964 года Рубин провел на Кубе. И когда той же осенью развернулись события в Беркли, он был заранее расположен смотреть на Марио Савио как на второго Фиделя. «Я словно вернулся на Кубу, — восхищался он, — только сейчас все это происходило у нас». Начиная с весны 1965 года вместе со своими товарищами он упорно работал над созданием левого политического движения классического типа. И к осени 1965 года их усилия начали приносить плоды. В октябре того же года во время похода на армейский портовый терминал в Окленде, где они собирались помешать отправке во Вьетнам партии военных грузов, им удалось привлечь тысячи участников.
Движение политического протеста составило большую силу, но тут же появились и признаки раскола. На демонстрациях вместо плакатов и революционных лозунгов появлялось все больше и больше цветов и воздушных шариков, а песни «The Beatles» вытесняли гимн «Мы все преодолеем». Растущие настроения гедонизма плохо сочетались с военной дисциплиной, которая обычно требуется для руководства политическими движениями. Как заметил Льюис Фуэр, слишком много было сексуальных извращений и слишком много наркотиков. По свидетельству Россма-на, становилось все яснее, что энергия, которую развязали события в Беркли, сворачивает куда-то в сторону — не вправо и не влево, «но в… какое-то новое русло, еще не имеющее названия».
Силы, которые раскололи молодое поколение, обнаружились уже в ходе большого октябрьского протеста. Тогда перед участниками запланированного похода в Оклендскую бухту выступило множество известных ораторов, в том числе Кен Кизи. Приглашая его выступить, организаторы митинга конечно предполагали, что автор «Пролетая над гнездом кукушки» не мог не считать вьетнамскую войну безумием. Чего, однако, они не предвидели, это то, что Кизи к маршам и речам о захвате власти отнесется так же отрицательно, как и к войне.
За несколько недель до похода в Окленд Кизи совершенно случайно получил сильное впечатление, открывшее ему глаза на негативные стороны природы Homo Sapiens. Это случилось во время концерта «The Beatles» в Сан-Франциско, в Коу-Пэлис. На концерте присутствовавшие там Проказники распустили слух, что после концерта битлы отправятся в Ла Хонду, чтобы там «хорошенько заторчать». Это конечно была неправда, но, принимая во внимание способность Проказников оборачивать все в свою пользу, не исключено было, что это в конце концов окажется и правдой. Трудно сказать наверняка, удалось бы рыцарям психоделиков затянуть в свои игры Славную Четверку или нет; во всяком случае Проказникам конечно стоило попытаться, чтобы испытать свои силы.
Затем произошло нечто странное и ужасное. Еще до того, как на эстраде появились битлы, тысячи девчонок-фанаток, широко открыв рот, завопили во весь голос, до основания потрясая зал какой-то дикой животной энергией. В этом коллективном психозе Кизи не усмотрел ничего, «расширяющего сознание» — напротив, его поразила страшная мысль: это раковая опухоль! Ему был воочию явлен жуткий образ Homo — существа, пожирающего самого себя. Напуганный до дрожи, как от встречи с привидением, он созвал своих Проказников и спасся бегством в Ла Хонду.
Теперь на митинге, стоя рядом с трибуной, прислушиваясь к шуму толпы и раскатам ораторского красноречия, Кизи вспомнил свое тогдашнее прозрение. Когда подошла его очередь выступать, он вскочил на сцену в сопровождении одетых в яркие цвета Проказников с гитарами. Неожиданно выхватив гармонику, он стал наигрывать знакомый мотив «Дома в горах».
