Чародей

Я сказал, что Бертольда здесь нет, и попытался объяснить, что он наверняка узнал бы ее, поскольку он старше меня и уже ходил и разговаривал, когда она исчезла.

— Прочитай это. — Женщина протянула мне стеклянный зеленый цилиндр.

Я со стыдом признался, что не умею читать руны Митгартра — только эльфрисские письмена.

— Это не Митгартр, — сказала она, — это страна сердца.

Я развернул свиток и прочитал. Я привожу здесь манускрипт по памяти. Ты наверняка задашься вопросом, Бен, каким задался я: не является ли она матерью не только Бертольда с братом, но и нашей с тобой тоже. Думаю, так оно и есть.

«Здесь меня зовут Мег, и здесь я была женой Бертольда Черного. Мой муж был старостой нашей деревни. Эльфы наслали на нее злые чары. Наши коровы рожали оленят. Наши сады засохли в одну ночь. Густой туман не рассеивался ни днем ни ночью, и над Гриффинсфордом тяготело проклятие. Потом пришел один старик. Он был демоном. Теперь я понимаю это, но тогда мы не знали. Я ходила беременная, когда он появился.

Он сказал, что оверкины не станут помогать нам и чтобы снять проклятие, мы должны совершить жертвоприношение богам эльфов. Снари накормил старика. Бертольд сказал, что так делать негоже, что мы должны поклоняться нашим оверкинам, как положено. Он построил алтарь из камней и дерна, но никто не помогал ему, кроме нашего маленького сына. Он принес в жертву нашу корову и пропел хвалебную песнь, обращенную к оверкинам Ская, вместе с Кли и Вером.

Черепаха о двух головах выползла из реки и покусала Дейфа и Грамма; ночью по дороге бродили чужаки и за окнами раздавался жуткий вой. Старик сказал, что мы должны отдать семь жен богам Эльфриса. Бертольд не желал даже слушать об этом.

Старик сказал, что я не разрешусь от бремени, пока боги Эльфриса не позволят. Два дня я мучилась родами, и один только Бертольд ухаживал за мной. Потом я обратилась с мольбой к Леди Ская, чтобы она забрала мою жизнь, но только пощадила мое дитя. Я сумела родить и потому нарекла младенца Эйбелом [То be able (англ.) — суметь.].

Старик пришел к нашей двери. Гренгарм, сказал он, требует семь красивых девственниц. В Гриффинсфорде не наберется семи красивых девственниц, и вскоре он потребует просто красивых женщин, пусть и не девственниц, а также детей, которых съест. Я не знала, правду ли он говорит, но поверила. Он сказал, что спрячет меня в надежном месте, где Гренгарм не найдет меня. Я сказала, что пойду с ним, если мне можно взять с собой детей.

Ты можешь взять с собой Эйбела, сказал старик, но Бертольд слишком большой; и он предложил показать мне укрытие, чтобы я сама решила, поместимся ли мы все там. Мол, оно находится недалеко и мы вернемся задолго до того, как дети проснутся. Да простит меня Леди! Я пошла с ним, решив, что Бертольд укачает Эйбела, коли малыш проснется и заплачет.

Мы подошли к краю ячменного поля, и там старик предупредил меня, чтобы я не пугалась, и велел сесть к нему на спину. Он опустился на четвереньки, точно животное. Я села на него верхом, и он взлетел. Я увидела, что он превратился в ужасную ящерицу, и поняла, что это истинное его обличье, а доброе лицо было маской. Я решила, что он и есть Гренгарм и собирается меня съесть.

Он принес меня на этот остров и раздел догола. Здесь я и остаюсь с тех пор, служа приманкой для моряков, которых пожирают Сетр и химеры. Здесь живут и другие женщины, похищенные точно так же.

Мы соблазняем моряков, чтобы химеры не сожрали нас, но мы прячемся, когда старик выходит из моря, и не поклоняемся ему, в отличие от химер. Гроа вытесала из камня фигуру Леди для нас, но другая богиня пришла ночью и разбила статую, оставив у пруда свое собственное изваяние, представляющее женщину невиданной красоты.

Гроа умеет писать. Она научила меня писать, как здесь принято, рисуя буквы на песке. Этот сосуд я нашла среди обломков корабля, с бумагой и всем прочим. О, Леди оверкинов, Леди Ская, ты пощадила мою жизнь. Сделай же так, чтобы мои сыновья прочитали когда-нибудь эти строки!

Минуло много лет. Красота моя поблекла, и скоро химеры съедят меня. Я собрала в чашу яд Сетра и пишу пером большой птицы, которое в него обмакиваю. Когда я допишу до конца, я положу свиток в стеклянный сосуд, закупорю его и выпью яд. Никто не тронет мою отравленную плоть из страха».

Я спросил, можно ли мне взять с собой свиток, чтобы прочитать брату. Женщина сказала, что любая взятая здесь вещь исчезнет, когда я покину остров, и бросила свиток в море.

Потом мы долго сидели на берегу, голые, и разговаривали о нашем прошлом, о том, что значит жить и что значит умирать.

— Меня забрали эльфы, — сказал я, — чтобы я играл с маленькой королевой, ибо эльфы живут долго, но у них редко появляются дети, и каждый родившийся ребенок для них кумир — король или королева, — боготворимый всеми эльфами племени, словно обожающими родителями.

— Ты был кумиром для меня, — сказала она, — и для своих отца и брата тоже.

— Мы играли в разные игры в огромном саду больше целого мира, и вместе сидели за уроками, и разговаривали о любви, магии и тысяче других вещей, ибо она была очень мудрой, а наши наставники еще мудрее. Наконец они отправили меня в Митгартр. Все воспоминания о Дизири и чудесном саде стерлись из моей памяти. Только сейчас они вернулись.

— Ты любил эльфов.

Я кивнул:

— Ты мудра, мать. Я знаю, что не найду здесь Дизири, ибо моя любовь к ней не утрачена. Но вот они все утрачены — как твой свиток.

— Который вовсе не утрачен. Он остается на острове, где ты нашел его. — Она взяла стеклянный цилиндр и откупорила. — Хочешь взглянуть на него еще раз? Он здесь.

Сосуд был пустым, но все же мне почудилось, будто на дне что-то осталось: клочок бумаги, камешек или ракушка. Я попытался вытащить непонятный предмет, хотя в узкий цилиндр явно пролезали лишь два моих пальца. Моя ладонь свободно вошла в горло сосуда, а потом, когда я попробовал дотянуться до дна, и вся рука целиком.

Я обнаружил, что меня затянуло в туннель со стенами из зеленого стекла. Я сразу повернулся и бегом бросился назад, к выходу, придерживая рукой Этерне, чтобы тяжелые ножны не хлопали по бедру. Вскоре я увидел перед собой светлую дверь. Я открыл ее и едва переступил через порог, как рядом со мной оказались Линнет и Мани.

— Я думала, ты хоть немного побудешь там, мама, — сказала Этела.

Линнет только улыбнулась и погладила дочь по голове.

— Никто из вас не обязан рассказывать мне, что вы там видели, — промолвил Тиази. — Однако вы найдете во мне внимательного слушателя, коли пожелаете рассказать.

Мы молчали.

— У всех на языке вертелись разные вопросы, прежде чем вы вошли туда, — во всяком случае, так казалось, — сказал Тауг. — Теперь мне бы хотелось задать вам один-единственный вопрос, и все вы должны на него ответить. Вы все мои должники.

Линнет кивнула и взяла руку Тауга, премного изумив Этелу.

— Ну как, у вас получилось? Вы действительно нашли там свою утраченную любовь?

Я кивнул и сказал, что нашел свою мать, которую совершенно забыл. Мысленно я добавил, что ее кости лежат на острове Глас и что я не успокоюсь, покуда не предам останки земле и не воздвигну на могиле памятник, как и сделал впоследствии.

— А мать Этелы?

Я снова кивнул и собирался ответить, но Линнет заговорила сама:

— Я тоже нашла, и я встретила там умерших женщин и мужчин, погибших во время набега ангридов на Голденлаун. Я отметила праздник зимы, и станцевала майский танец, и срезала цветы в нашем саду.

Она повернулась к Тиази, который сидел в кресле, похожий на огромного истукана.

— Ваши соплеменники уничтожают столь многое ради самой малой выгоды.