рту, которую невозможно проглотить». Возможно, Марсия сама переусердствовала в Мэне с развратом. Знание мужчины, занимающегося с ней любовью, превратилось в противозачаточную спираль; сначала она подожгла мужа спичкой своей чувственности, а потом ей стал отвратителен огонь, в котором он корчился. Она догадалась, что справилась бы в постели с несколькими мужчинами одновременно, что эта способность — часть ее естества, и сбежала от этой догадки к Фрэнку. Заниматься любовью с Гарольдом показалось вдруг несерьезным. То, что они друг с другом вытворяли, стало презренной банальность, вроде удовлетворения естественной нужды. Только спустя несколько месяцев, поняв вдруг, что муж может ее бросить, она перестала им брезговать.
Литтл-Смиты возвратились в Тарбокс в четверг вечером. Гарольд сознавал, что по его вине встречи с Джанет прерваны, и сомневался, не чувствуя угрызений совести, что они возобновятся. Ее гипотеза не подтвердилась; по-видимому, это был для нее всего лишь предлог. Гарольд вырос с тремя сестрами и потому не слишком уважал женский ум. На его глазах из крикливых, воинственных, вполне понятных существ сестры превратились в обманщиц, обреченных выживать, не прибегая к открытой агрессии, погружаясь в болезненную меланхолию. В лучшем случае Джанет запуталась, в худшем сдвинулась умом. Толстеющая, дурнеющая, обалдевшая от своего скучного, желчного супруга, она в отчаянии попыталась привлечь внимание более жизнерадостного мужчины. Головастые биржевые брокеры процветают при любых тенденциях на бирже; что с того, что любовь Марсии к нему оказалась непостоянной?
Он ждал, что в пятницу Джанет позвонит ему на работу, но звонок не раздался, и он почему-то разозлился. Весь день он рылся в накопившейся почте и изучал колебание биржевого курса, так напряженно прислушиваясь, что в голове в конце концов поднялся непрекращающийся звон. Он вспоминал, как оригинально на ней смотрится одежда — как бы отдельно от тела. В наступающий выходной вполне могла состояться очередная встреча двух семей. Он надеялся, что обойдется без сцен. К возмущению Джанет трудно было отнестись всерьез. Секретарша спросила, чему он улыбается.
В субботу утром Марсия приехала в центр Тарбокса, поговорить с Айрин Солц о борьбе с дискриминацией при найме жилья. Она согласилась войти в Комитет по образованию, основное достижение которого пока что состояло в подаренной школьной библиотеке подписке на «Эбони».
— Это может затянуться. Ты же знаешь, какая она болтушка! Сможешь поесть сам и покормить детей, если я не вернусь к полудню? Разогрей копченую говядину из морозильника. Инструкция на упаковке. Главное — вскипятить, не снимая целлофана.
Накануне они встречались с Торнами и Хейнема, и Гарольд, еще не до конца отойдя после выпивки, согласился повозиться дома, прощаясь с летом: свернуть дырявое пластиковое дно бассейна, смотать шланг, отсоединить разбрызгиватели. Джонатан вытащил из стенного шкафа мяч, и они с отцом лениво пинали его, пока не появился партнер, толстяк Фрэнки Эпплби, со своей мамашей. На Джанет были синие джинсы в обтяжку, голубая блузка в оранжевую полоску и незастегнутый шерстяной жакет цвета персика.
— Где Марсия? — спросила она, как только мальчишки убежали.
— Встречается в городе с Айрин. А Фрэнк?
— Сказал, что хочет постричься. Франклина он с собой взять не пожелал вдруг заглянет куда-нибудь поболтать о политике? Как бы сынок не заскучал. Она скептически фыркнула, притопнула каблуком.
Сентябрьский день был восхитительно прозрачен, вид открывался на много миль кругом, до самого застроенного полуострова Ист-Матер и чаши радара, повернутой на север. Джанет была бледна, глаза запали, она нервно перебирала пальцами.
— Ты уверена, что он лжет, — определил Гарольд.
— Конечно, лжет. Нам обязательно торчать на солнцепеке?
— Я думал, что ты любишь солнышко. Une amoureuse du soleif.
— Не сегодня. Мне неприятно, но я должна сделать гадость. — Кому?
— Тебе.
Гарольд впустил ее в дом, на нижний ярус, где спали дети и стиралось белье. В комнате для стирки пахло цементом, мылом и грязным бельем, наваленным вокруг сушилки. Вдоль противоположной стены был расставлен садовый инвентарь, ведра с краской, мешки с семенами и удобрениями. От косилки тянуло бензином. Но обстановка для Джанет ничего не значила.
— Пока вы были в Мэне, у моей машины полетела трансмиссия, и мне пришлось поехать за покупками на машине Фрэнка. На обратном пути лейстаунский «фараон», знаешь, этот зануда с золотыми зубами, остановил меня за проезд на красный свет. Чертов светофор у музея кружев! Ну и взбесил он меня! Я уже почти доехала до Тарбокса, а дома своих не останавливают. В общем, полезла я в бардачок за документами, а там, под картами, лежало вот это…
И она достала из сумочки свернутый вчетверо белый листок. Гарольд узнал фиолетовый обрез писчей бумаги Марсии. Тетушка из Саутгемптона подарила ей на свадьбу толстую пачку такой бумаги с монограммой ее новой фамилии на каждом листе. Тогда Марсия посмеялась, сочтя подарок дурацким, воплощением всего того, от чего она торопилась сбежать, выходя за Гарольда. Она так редко пользовалась этой бумагой, что и теперь, по прошествии двенадцати лет, пачка оставалась едва начатой. Гарольд не удивился бы, если бы оказалось, что Джанет украла несколько листков, настолько Марсия не любила на них писать.
— Ты уверен, что хочешь это прочесть?
— Конечно.
— После этого у тебя не останется никаких сомнений.
— Проклятье! Давай сюда! Она подчинилась.
— Ну, держись! Узнаваемый почерк Марсии.
«М» тоже было ее — угловатое, резкое. Само письмо было сочинено как бы на одном дыхании, словно она писала в трансе. Он не присматривался к ее почерку уже много лет. Он оторвал глаза от бумаги. Джанет, судя по выражению лица, была напугана за двоих. Он еще не успел испугаться.
— Интересно… — пробормотал он. — То-то мне всегда было любопытно, о чем мечтают женщины, когда загорают!
— Гарольд! — крикнула она. — Видел бы ты сейчас свое лицо!
И она кинулась в его неподготовленные объятия с такой стремительностью, что он был вынужден выронить письмо Марсии, чтобы оно не смялось. Листок с фиолетовым обрезом медленно опустился на цементный пол. Все его чувства разом обострились, в нос ударил щекочущий запах цемента и стирального порошка «Тайд». Залитая солнцем лужайка, отражаясь в окне, заливала его желтизной. Грудь и бедра Джанет, отягощенные горем, прижали его к эмалированному краю сушилки, холодные слезы и жаркое дыхание не давали ему шелохнуться. Тогда он стал целовать ее разинутый рот, слизывать комки пудры со щек, влагу с крепко зажмуренных глаз. Они тянули друг друга вниз, в кучу нестиранного белья. Майки и пижамные штаны разлетелись при их падении, цементный пол не был периной, но и на цементном полу она, всхлипывая, задрала блузку и, сердито покопавшись, расстегнула лифчик, вывалив, как белье из сдвоенной корзины, белые до синевы груди с нашлепками сосков и подводной зеленью вен, здоровенные, не помещающиеся в ладонях, увлекаемые вниз собственным весом. Но его рот оказался проворнее ладоней. Она помогала ему, растягивая пальцами уголки его рта, иногда задевая ногтями его язык. Гарольд успел
