— Не тот случай. Этого парня загнали. Встал у них на дороге, его и загнали. Только вы этого от меня не слыхали, мистер.
— Не слыхал, дружище.
Он поехал назад к ухабистой дороге, я пошел к сидевшей на козлах Пусс. Она подняла на меня глаза, слегка нахмурилась и сказала:
— У меня сердце кровью обливается, когда я гляжу, как ты тут шатаешься в шоке, Макги. Для тебя это по-настоящему сильный удар. Твой любимый старый друг отправился в просторную гавань на небесах. Тяжким путем. А ты явился забрать свой трюмный насос! Господи помилуй, Тревис!
Я присел на корточки, взглянул на нее снизу вверх.
— Кто ничего не выигрывает, тому терять нечего, детка, — сказал я.
— Кто ты такой? — спросила она.
Я поднялся, взял ее за плечи, поднял с козел, обнял. Может быть, улыбался. Не знаю. Казалось, мои слова звучат откуда-то со стороны, словно я стоял в нескольких футах позади самого себя. Нес какую-то чепуху насчет необходимости разнюхивать подобные вещи, насчет умения как можно быстрее вызывать людей на откровенность, раскалывать, потому что иначе упустишь одну крошечную деталь, которую обязательно надо знать, чтобы из-за своей беспечности не присоединиться к длинной-длинной череде мертвецов.
— Да, — слышал я собственный голос, — Таш покончил с собой, но не с помощью этого чертова дизеля. Он убил себя, сам того не зная, каким-то оброненным словом, каким-то поступком. Может быть, плохо слушал или поздно понял. Я очень внимательно слушал. Я понял. А когда приписал этот счет и подвел итог, хочу высмотреть симпатичную серую шкуру, детка. Блекло-серую, маслянистую, адски виновную, из которой выглядывают и шныряют по сторонам чьи-то глазки в поисках выхода. Но все двери, черт побери, будут наглухо заколочены.
Я закончил и понял, что она смотрит вниз, в сторону, увидел мокрые щеки, услышал короткие, похожие на икоту, рыдания, бесконечно звучащие слова:
— Прошу тебя, прошу тебя…
Я отпустил ее, повернулся на каблуках и ушел. Прошагал чуть-чуть вверх по дороге, прислонился к стволу австралийской сосны, несколько раз полностью выдохнул из легких воздух. На меня налетела сойка. Где-то поблизости в болоте сидели три птенца. По дороге медленно поднималась Пусс, подошла, с быстрой виноватой улыбкой ткнулась мне в грудь лицом и прошептала:
— Прости.
— За что?
— Не знаю, — вздохнула она. — Я спрашивала, кто ты такой. Пожалуй, я это вроде как выяснила.
— Что бы это ни было, я не стану показывать, Пусс. Еще десять минут, и я опять надолго стану очаровательным Тревом. Она немного отодвинулась, взглянула на меня:
— Просто улыбнись глазами, милый, как очаровательный старый Макги, чтобы исчез… тот, другой, взгляд.
— Неужели такой нехороший?
— Можно залить в бутылку и травить ядовитых змей.
— Сейчас лучше?
— Конечно, — кивнула она. Глаза у нее были вишнево-коричневые, при хорошем свете под деревом я видел зеленый ореол вокруг зрачка. — Он был особенный?
— Был.
— Но разве не может… сдаться даже особенный парень?
— Может, только если бы Таш когда-нибудь сдался, то не таким образом.
Возвращаясь к мертвой пристани, обняв ее за талию, я объяснял:
— Назовем это вражеской территорией. Он мертв. Для некоторых людей это решает некоторые проблемы. Им хочется как можно быстрей обо всем позабыть и не хочется ничего ни о чем знать.
Я принес с катера старый помятый фотоаппарат «Ретина С-3» и кассету с пленкой «Плюс-Х». Взялся за рукоятку лебедки, поднял груз как можно выше к верхушке треноги. Вытащил из имевшегося на борту ящика с инструментами проволоку и клещи, прикрутил проволоку к стопору храповика. Работая, делал снимки. Дернул за проволоку, и огромный груз полетел вниз, грохнувшись в засохшую грязь с такой силой, что я ощутил удар пятками, барабан затрещал, трос заскрежетал в заржавевшем шкиве. Я поднял дизель, оставив на прежней высоте.
Пусс следила, милосердно не задавая вопросов.
Споласкивать руки в реке я не стал, обождал, когда выйдем подальше в залив.
Потом перевел катер на самый медленный ход, семьсот оборотов в минуту, направил его вниз по каналу, взобрался на обшивку носа, прислонился спиной к ветровому щиту.
Один способ: бурей ворваться в Саннидейл, грозя скандалом, расследованием и общей встряской.
Или: придумать какую-нибудь легенду, способную кое-кому развязать языки. Посмотреть, кого можно провести. Посмотреть, кто на кого ополчится.
Или: быстро, тихо прихватить одного Престона Ла Франса, привести в симпатичное тихое место и выпотрошить.
Или: представим, что некий таинственный покупатель приобрел собственность Бэннона. Тогда ребятам не удастся соединить два участка. И возможно, поэтому они выйдут из леса.
Последнее выглядело неплохо, если удастся обстряпать.
Но сначала и первым делом — бедная, несчастная Джанин. Если не удастся добраться к ней с дурными вестями раньше шерифа, в крайнем случае доберусь чуть позже.
Я спрыгнул, встал к штурвалу, пошел на большой скорости в Броуард-Бич, пришвартовался у городской пристани, оставил Пусс у стойки в аптеке, влетел в телефонную будку и сделал по кредитной карточке личный звонок в Саннидейл Банни Баргуну. Огорошил его взбудораженным тоном репортера рекламной коммерческой телекомпании, сообщил, будто им интересуется программа новостей Си-би-эс, признавая поистине превосходным служителем закона, а кстати, удалось ли установить местонахождение миссис Бэннон с тремя детьми, необычайно волнующая история, может быть, мы дадим небольшой сюжет.
— Ну, конечно, — сказал он. — Прямо перед Рождеством, и все такое. Угу. Местонахождение? Ну, пока не точно, но мы делаем все возможное и необходимое, истинная правда. Связались с ее родней в Милуоки, они все расстроены до того, что представить себе невозможно, но не слышали от нее ни единого слова, не знают никого из ее подружек по имени Конни. Ну, по-моему, если это пойдет по национальному телевидению, она сразу объявится. Меня зовут шериф Хедли Баргун, Баргун. Трижды избирался шерифом округа Шавана…
— Вы не могли бы прочесть мне записку, которую она оставила мужу?
— Мою фамилию правильно записали?
— Записал, шериф.
— Записка вроде бы личная, но не вижу ничего плохого, если вы ее услышите. Любой скажет, это сделано ради розыска бедной женщины. Сейчас посмотрю… Вот она. Значит, так: «Дорогой Таш, прости. Последнее событие — просто горький конец. Почему-то мне очень стыдно. Мальчики очень расстроены и растеряны. Мне пришлось выдержать все в одиночку, ведь тебя нет. Я потратила последнюю каплю сил и храбрости. Не сердись на меня. Я смертельно устала. Немного поживу у Конни. Оставляю у шерифа эту записку и чемодан с вещами, которые тебе могут понадобиться. Когда узнаешь подробности и все выяснится, позвони мне, пожалуйста. Сюда не приезжай, может быть, я еще не буду готова к встрече с тобой. Мне надо подумать, а потом мы как следует поговорим о том, что будет с тобой и со мной. Не беспокойся обо мне и о мальчиках. С нами все в порядке. Все было просто безобразно. Эти люди, наверно, старались держаться вежливо и ни в чем не виноваты, но это было ужасно. Джан».
— Высоко ценю вашу помощь, шериф. Будем поддерживать с вами контакт. Да, сэр, мы пристально следим за развитием событий.
Я вернулся к стойке бара в аптеке. Пусс сидела на табурете, попивая колу, чуть прищурив глаза, с опасной улыбочкой на устах. Через два табурета от нее расположился плотный усатый мужчина в вульгарной рубашке, он отчаянно краснел, пытался удержать дрожащей рукой чашку кофе и проливал его в блюдце.
