МОЕМУ?» ОН ИМЕЕТ В ВИДУ ХРАМ. ПОМНИТЕ? НУ ТАК ВЕДЬ МАРИЯ ВСЕ ЭТО ТОЖЕ СОХРАНЯЛА В СЕРДЦЕ СВОЕМ.
— Но, может быть, мне нужно что-то делать при этом, а, Оуэн? — спросила Мария Бет. — Что мне нужно делать?
— ТЫ СОХРАНЯЕШЬ ВСЕ В СВОЕМ СЕРДЦЕ! — сказал Оуэн.
— То есть ей вообще ничего не нужно делать? — переспросил Оуэна преподобный мистер Виггин. Подобно тем учителям в храме, викарий казался немало удивленным. Ведь именно так изображаются учителя в храме, слушавшие Отрока Иисуса: «Все слушавшие Его дивились разуму и ответам Его».
— Ты имеешь в виду, что ей ничего не нужно делать, Оуэн? — повторил викарий. — Или она должна сделать что-то большее, чем просто поцеловать? Или, может, наоборот?
— БОЛЬШЕЕ, — сказал Оуэн.
Мария Бет Бэйрд задрожала; она готова была сделать все, что бы он ни потребовал.
— ПОПРОБУЙ ПОКЛОНИТЬСЯ, — предложил Оуэн.
— Поклониться? — недовольно скривилась Роза Виггин.
Не раздумывая ни секунды, неуклюжая Мария Бет Бэйрд хлопнулась на колени, опустила голову — и тут же повалилась, потеряв равновесие. Понадобилось несколько неудачных попыток, пока Мария Бет не нашла наконец более-менее устойчивое положение: стоя на коленях, опустив лоб на стог сена и упершись темечком в бедро Оуэна.
Оуэн воздел над Марией Бет руку, благословляя ее; с крайне отрешенным видом он слегка коснулся волос Девы Марии, затем рука некоторое время парила в воздухе, словно заслоняя глаза Марии Бет от слепящего «столпа света». Может быть, ради одного этого жеста он и хотел оставить руки свободными.
Волхвы и пастухи замерли как вкопанные, пораженные тем, как Мария сохраняет слова, слагая их в сердце Своем; волы словно остолбенели. Даже задние части осликов, которые при всем желании не могли видеть, как Матерь Божья склонилась перед Младенцем — как, впрочем, и всего остального, — даже они, похоже, почувствовали торжественность момента: задние ноги перестали топтаться, а хвосты повисли без движения. Роза Виггин затаила дыхание и раскрыла рот, а на лице викария застыло безумно-благоговейное выражение. А я, Иосиф, не делал ничего — я ведь просто свидетель. Бог знает, как долго Мария Бет простояла бы на коленках, уткнувшись в сено, в восторге от того, что макушкой касается бедра самого Младенца Христа. Немая сцена, наверное, длилась целую вечность; наверное, впервые в истории рождественских утренников репетиция замерла из-за того, что каждый из нас проникся тем самым волшебным чувством, которое мы стремились передать, — чувством вечного чуда Рождества.
И только руководитель хора, чье зрение ослабело с возрастом, подумал, что пропустил сигнал к началу заключительного гимна. Он поспешно взмахнул руками, и хор запел с необыкновенным воодушевлением:
При первых же словах гимна голова Марии Бет дернулась вверх. Волосы у нее растрепались, в них торчали засохшие травинки. Она вскочила на ноги, словно новорожденный Сын Божий выгнал ее вон из своего гнезда. Ослы снова принялись переминаться с ноги на ногу, задвигались и волы со свисающими на глаза рогами, а волхвы и пастухи возвратились к прежнему состоянию общей бестолковости. Викарий, которого, судя по его физиономии, только что грубо вернули с небес на землю, обнаружил, что снова может разговаривать.
— Отлично, мне кажется, — сказал он. — Просто превосходно, честное слово.
— Может, пройти эту сцену еще разок? — спросила Роза Виггин, пока хор продолжал возвещать о рождении «Господа отныне и во веки веков».
— НЕТ, — ответил Сын Божий. — ПО-МОЕМУ, ВСЕ БЫЛО ПРАВИЛЬНО.
Будние дни в Торонто: 8.00 — утренняя молитва, 17.15 — вечерняя; каждый вторник, среду и пятницу — святое причастие. Я предпочитаю эти службы воскресным. В будни церковь Благодати Господней на Холме почти полностью в моем распоряжении, мне ничто не мешает. К тому же никаких проповедей. Оуэн никогда не любил их слушать, хотя, думаю, с удовольствием прочитал бы парочку сам.
Другое преимущество службы в будний день — никто не приходит сюда против своей воли. В воскресенье совсем не так, и это здорово отвлекает. Кого не раздражал вид семейства в полном сборе на скамейке впереди — воюющие друг с другом дети, зажатые, словно в сэндвиче, между папой и мамой, которые каждый раз насильно тащат их в церковь? От наспех натянутой на детей одежды так и веет очередным домашним скандалом. «Это единственное утро, когда я могла бы выспаться!» — говорит свитер девочки, весь облепленный какими-то пушинками и ниточками. «Какая тут скучища!» — вторит завернувшийся внутрь воротник мальчишки. Оказавшись в заточении между родителями, дети, естественно, без конца возятся на скамейке; они просто обезумели от жалости к самим себе и того и гляди разревутся.
Сурового вида папаша расположился с краю, у прохода; на его сосредоточенное лицо временами наплывает тупое, отсутствующее выражение; все вместе это настолько красноречиво, что становится понятно, зачем он ходит в церковь:
Издерганная мамаша — верхний, более тонкий кусок хлеба в этом семейном сэндвиче — сидит под самой кафедрой и видит прямо над собой обрюзгший подбородок проповедника — не самый выгодный ракурс! Мамаша из последних сил сдерживается, чтобы в очередной раз не одернуть юбку на дочери; обе прекрасно понимают, что тогда-то уж девчонка точно расплачется.
Мальчик достает из кармана пиджака красный грузовичок; отец тут же отбирает у сына игрушку, едва не сломав ему при этом пальцы. «Еще одна выходка, — угрожающе шипит папаша, — и останешься дома до вечера».
«До вечера?!» — не верит своим ушам сынишка. Он сознает, что просто невозможно продержаться хотя бы часть дня без
Тут девчонка заливается слезами.
«Чего она хнычет? — спрашивает сын у отца. Тот не отвечает. Мальчишка поворачивается к сестре: — У тебя что, месячные, что ли?» Мать семейства наклоняется через колени дочери и со злостью щиплет сына за бедро — медленно, с вывертом. Теперь ревет и мальчишка. Время молиться! Подушечки для колен шлепаются на пол, следом за ними шлепается на пол все семейство. Пацан проделывает старый трюк с молитвенником: он тайком подвигает его вдоль скамейки туда, где сядет его сестра, когда закончит молиться.
«Только попробуй», — цедит сквозь зубы отец и продолжает молитву.
Но как можно молиться и одновременно думать о месячных этой девчонки? С виду она достаточно взрослая, чтобы у нее уже настали месячные, но достаточно юная, чтобы это случилось впервые. Может, взять самому и убрать молитвенник со скамейки, пока девочка не закончила молиться и не плюхнулась на него? Или, может, лучше взять да и двинуть как следует этим самым молитвенником мальчишке по уху? Однако кому и вправду хочется двинуть, так это папаше; да в придачу хорошо бы ущипнуть за задницу мамашу, как она только что ущипнула сына. Разве тут помолишься?
Тянет поехидничать насчет сутаны каноника Мэки — она у него цвета горохового супа. Тянет поехидничать насчет бородавки церковного старосты Хардинга. А заместитель старосты Холт — расист; он постоянно жалуется, что «эти аборигены с Карибских островов захватили уже всю Батерст-стрит», или
