– Мне очень жаль молодой человек, но ваши друзья уехали.
– Уехали?
Он, похоже, был искренне огорчен, что вынужден сообщить плохую новость.
– Да, уехали. Я оформлял контракт об аренде через агентство, хотя обычно делаю это сам. Приехал сегодня утром с уборщицами, чтобы познакомиться с моими жильцами, и встретил их во дворе с чемоданами в ожидании такси. Генерал – вы знаете, кого я имею в виду – сказал мне, что какие-то непредвиденные обстоятельства вынуждают его немедленно уехать. Просто беда, потому что он заплатил за месяц вперед. Я из вежливости сказал, что возвращу деньги за неиспользованное время, но он и слышать не захотел… Прекрасный человек…
Фрэнку очень хотелось объяснить это месье Тавернье. Если он так разбирается в людях – пускай в дальнейшем требует оплату вперед, и наличными. Но Фрэнка больше интересовало другое.
– Не знаете, куда они уехали?
Месье Тавернье зашелся хриплым кашлем – кашлем заядлого, несмотря на возраст, курильщика. Фрэнку пришлось подождать, пока тот не достанет из кармана испачканный платок и не вытрет губы.
– В Ниццу. В аэропорт, мне кажется. У них прямой рейс в Америку.
– Мать твою!
Восклицание вырвалось у Фрэнка столь непроизвольно, что он не успел сдержаться.
– Извините, месье Тавернье.
– Ничего. Иногда это помогает разрядить нервы.
– Не знаете, случайно, когда у них рейс?
– Нет, к сожалению. Ничем не могу вам помочь.
На лице Фрэнка отражалось, конечно же, не самое радужное настроение. Месье Тавернье, как человек воспитанный, заметил это.
– Cherchez la femme,[85] не так ли, молодой человек?
– Что вы имеете в виду?
– Превосходно вас понимаю. Я имею в виду женщину, которая жила тут. Ведь о ней идет речь, не так ли? Я тоже, если бы поднялся сюда с надеждой встретить такую женщину и нашел бы пустой дом, был бы весьма и весьма расстроен. Когда я был молод и жил тут, мой дом видел такое, чего хватило бы на толстый роман.
Фрэнк был, как на углях. Все, что ему хотелось, это бросить месье Тавернье с его романтическим историями и помчаться в аэропорт в Ниццу. Хозяин задержал его, взяв за локоть. Фрэнк охотно сломал бы ему за это руку – он терпеть не мог людей, навязывающих физический контакт, а уж тем более в такой момент. Он слышал, как тикают, отлетая, секунда за секундой, а голова гудит, будто колокол.
Тавернье спасся исключительно благодаря сказанному дальше.
– Да, уж я порадовался жизни, поверьте мне на слово. В отличие от моего брата, который жил в доме рядом. Видите, вон тот, за кипарисами?
Он с видом заговорщика понизил голос, будто сообщая нечто такое, во что трудно поверить.
– Эта сумасшедшая, моя свояченица, оставила дом в наследство какому-то мальчишке только за то, что он спас ее собаку. Собачонку, стоившую меньше куста, возле которого она поднимала ножку, понимаете? Не знаю, слышали ли вы когда-нибудь эту историю. А знаете, кто был тот парень?
Фрэнк знал, прекрасно знал. И не имел ни желания, ни времени выслушивать еще раз. Тавернье, не ведая, как сильно рискует, снова тронул Фрэнка за руку.
– Это был убийца, маньяк, тот, что убил столько людей в Монте-Карло и свежевал их, словно животных. Представляете, кому моя свояченица оставила такой дорогой дом…
Не догадываясь о таких мыслях собеседника, Тавернье не мог не вздохнуть при этих словах. И снова оказался во власти воспоминаний.
– Да уж, эта женщина совсем в дурака превратила моего брата. И не сказать, чтобы красавица какая… Что-то вроде en plein[86] рулетки, если позволите такое сравнение, но и столь же опасна. Она вызывала желание играть еще и еще – не знаю, хорошо ли я объясняю. Мы строили эти дома вместе, где-то в середине шестидесятых. Дома-близнецы, рядом, но кончилось все вот так. Я жил тут, а они вдвоем там. Каждому своя жизнь. Я всегда думал, что мой брат жил, как в тюрьме: с оковами на ногах. Он только и делал, что выполнял капризы жены. А прихотей у нее хватало, bon Dieu,[87] ох, хватало! Представляете, она даже…
Фрэнк спросил себя, зачем он стоит тут и слушает бред этого старого волокиты с ветошью в трусах, вместо того, чтобы сесть в машину и помчаться в аэропорт. Странным образом его удерживало ощущение, будто этот человек скажет сейчас что-то важное. И действительно, Тавернье сказал. В ходе долгого и пустого разговора он неожиданно сообщил нечто такое, отчего Фрэнка охватило лихорадочное возбуждение и в то же время он испытал неимоверное огорчение.
Представив себе огромный взлетающий самолет и в иллюминаторе печальное лице Елены Паркер, которая смотрит на исчезающую внизу Францию, он закрыл глаза и побледнел так сильно, что даже встревожил старика-джентльмена.
– Что с вами, вам плохо?
