сверкающим, искристым самоцветом, а матовым камнем серых, невесёлых тонов. Но стоит немного повозиться с китайскими безделушками, стоит немного привыкнуть к этим неярким краскам, чтобы постепенно проникнуться его обаянием, чистотою его тона, мягкостью отлива, какой-то глубиной и спокойствием, которые так ценит китаец. Его поразительная однородность, его прочность при не очень большой твёрдости, доступность выразить резьбою самый тонкий рисунок — все это влекло к себе восточные народы, подчинившие этому камню и свой резец и свои творческие замыслы…
Главным центром нефрита во всём мире была Центральная Азия — та область Хотана, поэтического города восточного Туркестана, богатство которого составляет нефрит и мускус»[100].
Каждый год в летние месяцы широко разливаются две реки Хотана и несут много камня с вершин Куньлуня. Но вот проходит большая вода, высыхают каменистые поймы, и можно собирать священный июй.
Но простому народу нельзя было искать его. По древним обычаям, к берегам Юрункаша подходила торжественная процессия, которую возглавлял сам властелин Хотана. Он первым должен был видеть дары гор. Хан смотрел на зелень деревьев. От листьев исходил мягкий неяркий свет серебра. Это добрый знак, он говорил о том, что летняя вода принесла много нефрита, по красоте подобного молодой девушке. Только после повелителя могли его подданные искать среди миллионов обломков желанный камень.
И в наши дни куньлуньский нефрит добывается в горах и вывозится в Шанхай на гранильные фабрики. До сих пор в Китае любят и ценят изделия из камня июй, по преданию, приносящего счастье.
В соседнем с Хотаном городке Керия мы посетили небольшую мастерскую, где обрабатывают нефрит. Тут был и знаменитый белый камень, и тёмный, и бледно-зелёный, радующий глаз спокойными переходами цветов. Мастера пилили камень, резали, полировали. Большой труд, опыт и искусство нужны для того, чтобы сделать из одного куска камня маленькую тонкостенную рюмку на изящной ножке.
Во дворе мастерской лежали привезённые на верблюдах с высоких гор большие тусклые осколки нефрита и гладкие валуны, обработанные рекой, найденные на галечных поймах после спада летней воды. Скоро, когда человек прикоснётся к ним острым резцом, они примут совершенные формы и засверкают полированной поверхностью.
На память о Керии и куньлуньском нефрите нам подарили по небольшой каменной квадратной палочке. На её торце граверы вырезали тонкие иероглифы — наши фамилии на китайском языке. Так у меня появилась «личная» печать. В Китае по традиции такие печати, выгравированные на камне, слоновой кости, твёрдом дереве или на металле, заменяли личную подпись.
Зеленоватая палочка нефрита лежит на моём письменном столе. Она мне напоминает Центральную Азию, далёкий Хотан, горы Куньлуня и друзей, с которыми я путешествовал.
Старая улица Хотана сохранила свой древний облик. Здесь ещё чувствуется экзотика мусульманского Востока, слышится призывное пение муэдзина на минарете и утреннее воркование горлинки.
Но с каждым днём всё сильнее ощущается дыхание XX века. Протянулись осветительные провода, к столбу прикреплён радиорепродуктор, по узкой кривой улице движутся автомашины. В центре города, близ базара, большое здание городского Дома культуры, украшенное пятиконечной звездой.
Издавна Хотан славится шелками, коврами и тюбетейками: их вывозят на Запад и на Восток. Шелководство в Хотане — старинное занятие жителей. Здесь все поля окружены деревьями белой шелковицы; её листья поедают черви, а сладкая некрупная ягода — любимое лакомство детишек. Ягоды сушат впрок, и в зимнее время они заменяют к чаю сахар и конфеты.
Китай — родина шелководства, уже 4000 лет изготовляют там шёлковые ткани. Долгое время китайцы ревниво оберегали секреты шелководства, как и тайну изготовления фарфора.
В одной из легенд рассказывается о рождении шелководства в Хотане, в то время населённом буддистами. Через их город шли караваны на запад с тонкими тканями, так высоко ценившимися в странах Востока и Европы. Много раз правители Хотана просили китайских владык прислать им шелкопряда и семена тутовых деревьев. Стражники на границах придирчиво следили за тем, чтобы за пределы государства никто не мог вывезти запретных червей. Строго-настрого, как государственное преступление, карался такой вывоз. В далёком прошлом одна из китайских принцесс была просватана за хотанского князя. Китайский богдыхан и на этот раз не прислал шелковичных червей и семена шелковицы. Но будущей княгине нужно будет много шелка. Нельзя же шить царскую одежду из бумажных тканей. Вот и решила невеста сама позаботиться о своих нарядах. Она спрятала в шапку семена шелковицы и яйца шелкопряда. Так они вместе с принцессой проделали большое путешествие в сиюй— «западный край». С тех пор там и стало известно шелководство.
В современном китайском языке шёлк — «сы», но в старой литературе можно встретить форму «сир». У корейцев и теперь шёлк именуется словом «сир». В некоторых греко-римских источниках китайцев называют серами. У римлян шёлк именовался sericum, у французов — soil, у англичан — silk, у русских — шёлк. Эти слова пришли в европейские языки из китайского вместе с шёлком, известным в Риме ещё до нашей эры.
На Хотанской шёлкоткацкой фабрике ткут тонкие ткани — одноцветные и пёстрые. Особенно любят уйгурские девушки муаровые шелка. Их изготовляют и у нас, в Узбекистане и Таджикистане.
Из 350 килограммов сухих коконов получают 100 килограммов шёлковой нити. Чтобы создать один кокон, шелкопряд вьёт нить в несколько сот метров. А весит сухой кокон меньше грамма. Легко представить, сколько коконов нужно переработать, сколько километров нити надо получить, чтобы сшить шёлковое женское платье или мужскую сорочку.
Известны на Востоке и хотанские ковры. Ковровому мастерству здесь около 1500 лет, и оно передаётся из поколения в поколение. Отцы обучают детей, деды — внуков.
Красивы и ярки национальные орнаменты на хотанских коврах. А каждый орнамент — это целая история: ведь на«родные художники создавали его столетиями. Специалисты по рисунку определяют и происхождение ковров. Чем больше вяжется узлов на единицу площади, тем больше ценится ковёр. Хотанские ковры самых разных размеров — то совсем маленькие для совершения мусульманской молитвы — намаза, то громадные, украшающие полы приёмных залов, ресторанов, гостиниц.
Около ковровой фабрики странное сооружение — круглый цементный бассейн, напоминающий фонтаны на площадях и в парках наших городов. Вдоль внешнего края кольцевая канавка, по ней ослик катит тяжёлое колесо на деревянной оси. Глаза у него завязаны, чтобы не закружилась голова от бесконечного хождения вокруг бассейна. Как заведённая игрушка, ходит ослик, пока не настанет время еды и отдыха. В канавке перерабатывается старая негодная бумага. Колесо размалывает её, толчёт в воде. Из полученной массы вновь делают чистую бумагу. Большие листы сушатся тут же, под лучами жаркого солнца. В сушильнях нужды нет: дождя здесь почти никогда не бывает.
Хотанцы пригласили нас в один из сельскохозяйственных кооперативов познакомиться с его жизнью, отведать фруктов. День стоял осенний, прохладный, в воздухе сухой туман — помоха. Видимость плохая: дальше 200 метров ни«чего не видно. Из тумана пятнами выплывают всадники на лошадях, ослики, навьюченные мешками зерна, хворостом и кукурузными стеблями, и идущие рядом крестьяне. Появляются и вновь растворяются в молоке помохи.
Поля и сады кооператива Будья лежат на правом берегу Каракаша, откуда берёт начало оросительный канал. Широкое галечное ложе сухо: высокий летний паводок уже прошёл, и река узкой полосой неторопливо несёт мелкую чистую воду.
Крестьяне готовили поля для посевов. На осликах вьюком, в мешках возили удобрения и складывали их кучками в аккуратные рядки.
В горах Куньлуня пока не обнаружены фосфориты или другое сырьё для получения удобрений. А удобрений для оазисных земель нужно много. Кукуруза, хлопчатник, масличные нуждаются в усиленном питании. Навоза не хватает: мало скота. Для удобрения полей идёт все: и дорожная пыль, и свежий ил после паводка на реках, и верхний слой лёсса с ближайших гор, и выбросы из оросительных каналов. Медленно, но неуклонно из года в год увеличивается толщина плодородного слоя. На старых землях, где человек пашет уже многие столетия, он измеряется метрами.
Был вечер. Мы шли по посёлку. Где-то играл старинный граммофон, и в воздухе плыла уйгурская мелодия. Вот домик. Над ним навес. Он весь перевит длинными гибкими стеблями с крупными чуть изогнутыми листьями. Теперь осень, и со стеблей свисают какие-то странные плоды, похожие на стеклянную
