Поллианна вырастает

хорошо сохраняется. Я пробовала оставлять его на другой день — он засыхает, особенно глазурь. Поэтому я считаю, что надо есть торт и получать удовольствия тогда, когда их тебе предлагают; так что я хочу посмотреть все, что могу сейчас, пока я здесь.

В отличие от тех, кто считает, что знакомство с миром следует начинать с самых отдаленных его уголков, Поллианна начала «смотреть Бостон» с детального обследования своего непосредственного окружения — великолепной резиденции на Коммонуэлс-авеню, где она теперь жила. Это, наряду с начавшимися школьными занятиями, поглощало в первые дни все ее время и внимание.

Так много нужно было увидеть и так много узнать, и все было таким чудесным и красивым — от маленьких кнопок, на которые стоило лишь нажать, как комнаты заливал свет, до огромного и безмолвного бального зала, увешанного зеркалами и картинами. Много было и прекрасных людей, с которыми нужно было познакомиться, поскольку кроме самой миссис Кэрью в доме жили еще и Мэри, которая убирала комнаты, открывала дверь, когда кто-нибудь звонил, и каждый день провожала Поллианну в школу и встречала после занятий, и Бриджет, которая готовила обед, и Дженни, которая подавала на стол, и Перкинс, который водил автомобиль. И все они были такие замечательные… и такие «особенные»!

Поллианна приехала в Бостон в понедельник, так что до первого воскресного дня успела пройти целая неделя. В то утро она спустилась в гостиную с сияющим лицом.

— Я люблю воскресенья, — радостно вздохнула она.

— Вот как? — В голосе миссис Кэрью звучала усталость человека, который не любит ни одного дня недели.

— Да, из-за церкви и воскресной школы. Вам что больше нравится — церковь или воскресная школа?

— Мне… право же… — неуверенно начала миссис Кэрью, которая редко посещала церковь и никогда даже не заглядывала в воскресную школу.

— Трудно сказать, правда? — подхватила Поллианна с сияющими, но серьезными глазами. — Но я больше люблю церковь — из-за папы. Понимаете, он был священником. Сейчас он, разумеется, на небесах с мамой и моими братиками и сестричками, но я часто пытаюсь вообразить, что он здесь, со мной, и сделать это легче всего в церкви, когда говорит священник. Я закрываю глаза и представляю себе, что там на кафедре мой папа, и это очень помогает. Я так рада, что мы можем воображать, а вы?

— Я бы этого не сказала.

— Ах, но только подумайте, насколько то, что мы воображаем , лучше того, что есть на самом деле… хотя для вас это конечно же не так, ведь все, что у вас есть на самом деле , такое необыкновенно приятное.

Миссис Кэрью собралась сердито возразить, но Поллианна торопливо продолжила:

— И то, что есть теперь на самом деле у меня, конечно же гораздо лучше того, что было прежде. Но все время, пока я болела и не могла ходить, мне просто приходилось только и делать, что воображать, как можно усерднее. Да и теперь я, разумеется, часто это делаю… ну, вот как с папой и все такое… И сегодня я как раз собираюсь воображать, что это папа говорит с кафедры. Когда мы пойдем?

— Пойдем?

— В церковь, я хочу сказать.

— Но, Поллианна, я не… то есть я предпочла бы не… — Миссис Кэрью откашлялась и снова попыталась сказать, что совсем не собирается идти в церковь и что почти никогда туда не ходит.

Но перед ней было личико с доверчивым выражением и счастливые глаза, и она не смогла сказать то, что хотела.

— Ну, я думаю… четверть одиннадцатого… если мы пойдем пешком, — ответила она наконец, почти сердито. — Церковь в двух шагах отсюда.

Вот так и случилось, что в это солнечное сентябрьское утро миссис Кэрью, впервые за много месяцев, заняла свое место на старой скамье семейства Кэрью в весьма фешенебельной и со вкусом отделанной церкви, в которую ходила еще девочкой и которой до сих пор оказывала большую поддержку, насколько это касалось денежных пожертвований. Для Поллианны та воскресная утренняя служба оказалась и радостной, и удивительной. Чудесное пение хора в парадном облачении, переливающиеся яркими красками витражи, взволнованный голос проповедника и благоговейное молчание присутствующих на богослужении прихожан — все это наполнило сердце девочки восторгом, заставившим ее на время онеметь и лишь у самого дома, она с жаром воскликнула:

— Ах, миссис Кэрью, я все думаю, как это хорошо, что нам не приходится жить несколько дней одновременно!

Миссис Кэрью нахмурилась и внимательно взглянула на девочку. Миссис Кэрью была совсем не расположена выслушивать поучения. Ей только что пришлось вытерпеть одну проповедь с кафедры, и она не желала слушать вторую от этого ребенка. Кроме того, теория «живи одним днем» была излюбленной доктриной Деллы. Разве не Делла всегда говорила: «Но ведь тебе. Рут, не приходится жить одновременно больше одной минуты, а в течение одной минуты человек может вынести любое страдание».

— Вот как? — проронила миссис Кэрью в ответ на слова Поллианны.

— Да. Вы только подумайте, что я стала бы делать, если бы мне в один день пришлось прожить и вчера, и сегодня, и завтра, — вздохнула Поллианна. — Столько всего совершенно замечательного сразу! А так у меня было вчера, а теперь я живу сегодня, и завтра еще только наступит, и следующее воскресенье тоже. Честное слово, миссис Кэрью, не будь. сегодня воскресенье и так тихо на этой улице, я бы затанцевала, запела и закричала от радости. Мне было бы не удержаться. Но так как сегодня воскресенье, мне придется подождать, пока мы придем домой, и только тогда пропеть псалом… самый радостный из всех, какие я только помню. А вы знаете, миссис Кэрью, какой самый радостный?

— Нет, боюсь, что не знаю, — слабым голосом отозвалась миссис Кэрью с видом человека, пытающегося вспомнить что-то забытое.

Если вам очень плохо и вы ожидаете услышать в виде утешения, что в один день нужно вытерпеть не больше страданий, чем он может вместить, а вам вдруг заявляют, что все хорошо и вам просто повезло, так как не приходится переживать все радости в один день, — такое заявление, мягко говоря, обезоруживает.

На следующее утро, в понедельник, Поллианна впервые отправилась в школу одна. Теперь она отлично знала дорогу, да и идти было недалеко. Школа очень понравилась Поллианне. Это была небольшая частная школа для девочек, которая принесла Поллианне совершенно новые в своем роде впечатления. А она любила новые впечатления.

Миссис Кэрью, однако, новых впечатлений не любила, но их в эти дни у нее оказалось немало. У того, кому все опротивело, тесное общение с человеком, которому все кажется исполненным новизны и чарующей радости, неизбежно вызывает, по меньшей мере, досаду. И миссис Кэрью была более чем раздосадована. Она была совершенно выведена из себя. Однако в душе ей пришлось признать, что если бы кто-нибудь спросил ее, почему она раздражена, единственной причиной, которую она могла привести, было «потому что Поллианна так рада»… но дать такой ответ не решилась бы даже миссис Кэрью.

Впрочем, Делле она все же написала, что слово «рада» действует ей на нервы и что иногда она думает, как было бы хорошо никогда больше его не слышать. Тем не менее она признавала, что Поллианна отнюдь не читает ей нравоучений и даже ни разу не пыталась заставить ее «играть в радость». Однако этот ребенок неизменно считал само собой разумеющимся, что миссис Кэрью всегда «рада», а такое чрезвычайно раздражает того, кто ничему не рад.

На второй неделе пребывания Поллианны в Бостоне досада и раздражение миссис Кэрью вылились в гневный протест. Непосредственным поводом к этому послужил полный энтузиазма рассказ о какой-то даме из благотворительного комитета:

— Она играла в игру. Но, может быть, вы, миссис Кэрью, не знаете, что это за игра? Я вам расскажу. Это замечательная игра!

Но миссис Кэрью жестом остановила ее.

— Не нужно, Поллианна. Я все знаю об этой игре. Мне рассказала о ней сестра, и… и, должна сказать, что я… что меня она не интересует.

— Ну разумеется, миссис Кэрью! — воскликнула Поллианна, спеша извиниться. — Я и не хотела сказать,