– Давай, завязывай шарф, – говорит он.
Я складываю шарф и неловко завязываю себе глаза. Он засовывает между шарфом и бровями палец, потом еще два, развязывает шарф, завязывает его сам. Становится темно. Я слышу шорох целлофана, разрываемой бумаги, щелчок его зажигалки, потом во рту у меня оказывается сигарета. Он берет мою левую руку и складывает пальцы так, чтобы я могла держать маленькую пепельницу.
Выкурив две сигареты, я кашляю и прочищаю горло. Потом открываю рот. Стучат. Я слышу как он идет, открывает дверь, с кем-то тихо говорит. Голос такой же низкий, как его, но сильно от него отличающийся: может быть, это женский голос?
– Согласен…
– Ну, а время…
– Начинайте сейчас…
Я не очень хорошо понимаю смысл фраз.
Следующие десять минут меня одевает женщина. Теперь я уверена, что это женщина. Меня касаются ее груди; они у нее, по-видимому, большие и мягкие. Воздух наполнен сильным запахом, который я никак не могу определить: он не тошнотворен, хотя и крепок, и не удушлив, хотя в нем есть мускус и вербена. У женщины очень длинные ногти, она меньше меня ростом, она недавно выпила немного вина и прополоскала рот Лаворисом. Ее густые длинные волосы касаются моей кожи, как ее груди.
Я пытаюсь представить себе одежду, которая не предназначена. Трусики узкие из скользкой материи, с жесткой резинкой чуть повыше лобка.
На ноги она мне натягивает сапоги, которые внутри скрипят; у них, должно быть, высокие каблуки и толстая подошва. Надевает мне через голову юбку с застежкой-молния. Я щупаю ткань, зажав ее между большим и указательным пальцем: она холодная и скользкая, как пластиковый плащ. Значит, на мне мини- юбка из винила.
Потом она переходит к лифчику.
– Наклонись чуть-чуть, моя красавица, – говорит она мне заговорщицки. – Сейчас мы славно развлечемся.
Я наклоняюсь, и она прилаживает бюстгальтер, беря каждую мою грудь в ладонь и запихивая в чашечки снизу и сбоку кусочки ваты. Когда она просит меня выпрямиться, я провожу рукой по кружеву бюстгальтера: мои груди соприкасаются, хотя обычно это бывает только тогда, когда их сжимает мужчина. Сама мысль о том, что моя грудь выглядит так экстравагантно, меня смешит.
– Что здесь смешного? – спрашивает он.
– Послушай, – отвечаю я. – Встань на мое место. Я в каком-то отеле, с завязанными глазами, и кто-то, кого я не знаю, надевает на меня бюстгальтер, который я была бы счастлива носить между двенадцатью и восемнадцатью годами, если, конечно, моя мать мне бы это позволила. Постарайся представить себе все это, и скажи мне, разве это не смешно?
– Понимаю, – сказал он.
Тем временем женщина надевает мне через голову что-то вроде майки. Она без рукавов, кончается на несколько сантиметров выше талии, а начинается там, где верхний край бюстгальтера. Мини-юбка, майка, сапоги на толстой подошве и высоком каблуке: меня одели проституткой.
Но мне не дали времени поразмышлять над этим вопросом. Платок с глаз снимают. Передо мной в гаснущем свете дня я вижу огромный светлый парик а ля Долли Нортон, под ним чудовищно накрашенные глаза и блестящий темно-коричневый рот. Потом черную майку, в вырезе которой видны большие груди и бюстгальтер из черного кружева, красную виниловую юбку, доходящую до половины бедер: мой двойник. Я и она, одетые одинаково и противопоставленные чему-то, о чем я пока не догадываюсь. Я пристально смотрю на нее.
Ни он, ни она не двинулись с места. Только в ту секунду, когда я сажусь на кровать, собираясь наконец задать вопрос, он говорит женщине:
– Продолжай.
Это длится около получаса: она надевает на меня такой же, как у нее, парик, накладывает мне на лицо много косметики, которую она достает из парчовой сумочки, наполненной тюбиками, баночками и щеточками. Хотя она терпеливо старается наклеить мне фальшивые ресницы, ей это не удается. Я к ним не привыкла и не в состоянии не мигать. Кончается дело тем, что она густо накладывает тушь на мои ресницы, сначала один слой, потом другой и третий. Она обводит мне губы коротким и жестким карандашом, потом очерченную таким образом поверхность красит губной помадой, а сверху наносит вазелин. Еще раз поправляет на мне парик, старательно причесывает его и, довольная, говорит:
– Иди, лапочка, посмотри на себя в зеркало, оно там.
Я смотрю на него. Он сидит в единственном кресле в комнате, положив ногу на ногу и засунув руки в карманы. Молчит. Я медленно иду в ванную и смотрю в зеркало. Оно разбито, и трещина отрезает треугольник в левом его углу.
Я вижу то, на что обычно стараешься не смотреть, если ты с мужчиной, и на что с неловкостью бросаешь беглый взгляд, если ты одна: проститутку с 8-й авеню. Не прелестную ночную красавицу парижских кафе, а чудовищную, отвратительную, жалкую нью-йоркскую шлюху, ужасно накрашенную и готовую в равной степени или предложить прохожим свои услуги, или своровать у них бумажник. Да, тот тип шлюх, которые в шесть часов вечера в дешевых магазинах прячут лицо за пластиковыми сумками, чтобы спрятаться от полиции нравов.
Я оборачиваюсь к ним… не в силах уйти, убежать. Я в ужасе… Нет, не то… Трое людей смотрят друг на друга в крошечной мерзкой комнате: две проститутки и элегантный мужчина, прекрасно чувствующий себя в темно-синем костюме в полоску, безупречной розовой рубашке и синем галстуке в мелкий белый горошек.
– Ты потрясающе выглядишь, цыпочка, – говорит первая проститутка второй.
– Я плачу тебе не за разговоры, – смеясь, отвечает сидящий в кресле мужчина.
– Так она вам нравится? – упрямо спрашивает первая проститутка. – Вы этого хотели?
