добросердечия тотчас же могут смениться открытой враждебностью и даже угрозами учинить над ней физическую расправу. Еще подросток в ту пору и к тому же до смерти страшившаяся их, и особенно Кэсси, она и не помышляла о том, чтобы открыть графу глаза на них, да и как могла бы сделать это Чина, если дядя Эсмунд, обладавший столь слабым здоровьем и столь благородным сердцем, верил непоколебимо, что внуки его – добрейшие и преданнейшие ему существа, каковых они старательно изображали.
Поскольку девушка искренне любила дядюшку Эсмунда и на пребывание свое в здешних краях смотрела как на неизбежную, хотя и тягостную ссылку, она не стала восставать против Фрэдди и Кэсси, выступивших в роли тюремщиков, призванных надзирать за ней в течение всего срока ее заключения. Чина безропотно переносила их суровое обращение с собой, убежденная в глубине маленького одинокого сердечка, что она, сама того не ведая, совершила некий страшный поступок, за что и отправлена своими родителями из Бадаяна, – залитого солнцем гористого острова в Индонезии, на котором суждено ей было появиться на свет, – в далекую Англию. Однако чуть позже, повзрослев весьма быстро, девушка поняла, что подобных тюремщиков, заслуживающих одно лишь презрение, следует опасаться и что ей не остается ничего иного, кроме как ждать с надеждой того дня, когда она сможет наконец вернуться на родину.
Дядя Эсмунд, со своими щетинистыми бакенбардами и милой улыбкой на устах, был единственной для нее отрадой, и она, естественно, обожала его. Когда же ей стало ясно, что в скором времени ей придется его потерять, поскольку поразивший его внезапно недуг не оставлял никаких надежд на выздоровление, Чина заставила себя смириться перед лицом неотвратимой трагедии и постаралась подготовиться хотя бы морально к тем изменениям, что, без сомнения, произойдут в ее жизни, после того как власть перейдет из рук графа, человека мудрого и добродетельного, в руки двадцатидвухлетнего Фрэдди, личности никчемной и безрассудной.
Но даже в самых страшных своих фантазиях девушка не могла представить себе те непристойности, которые начали твориться уже в самый канун похорон ее дядюшки. Несмотря на настойчивые заверения Фрэдди в обратном, Чина ни на минуту не усомнилась в том, что ни один из этих выпивох никогда не входил в число близких друзей графа, а тот факт, что многие из них появились в особняке лишь после того, как завершилась погребальная церемония и все истинные друзья, сопровождавшие графа в последний путь, разошлись по домам, дал ей полное основание предположить, что на самом деле вся эта публика состояла исключительно из приятелей, и притом не лучшего пошиба, самого Фрэдди.
Встревоженная поведением этих развязных мужчин и размалеванных женщин, буквально наводнивших родовое гнездо графа, Чина отважилась прошлой ночью спуститься вниз с твердым намерением попросить их покинуть дом. И теперь она вспоминала, краснея, о том, как до одури упившийся Фрэдди просто поднял ее на смех и затем, выставив предварительно свою кузину на всеобщее обозрение, приказал ей отправляться спать. Перепуганная и оскорбленная Чина прокралась осторожно, чтобы не разбудить Анну, в свою спальню. И хотя девушка решила рассказать этой женщине утром о том, что случилось, она так и не сделала этого.
Кэсси между тем грубо и властно приказала Чине освободить занимаемое ею уютное помещение, в котором предполагалось разместить прибывающих вечером гостей. Анне также было предложено перебраться в холодное и едва обставленное западное крыло дома, и данное обстоятельство вызвало у нее слезы душевной боли и обиды.
– Ах, его светлость никогда бы не допустил такого! – повторяла она с дрожью в голосе и прижимала свои тонкие руки к груди. – Что же нам теперь делать?
– Что делать? – устало повторила Чина, не прекращая упаковывать свои вещи. – Надо полагать, что мы должны делать то, что велит Кэсси.
– Но его светлость...
Чина прервала ее выразительным покачиванием головы.
– Его светлости нет больше с нами, Анна, в глазах же Кэсси вы бывшая моя гувернантка, как, впрочем, и я – ничто по сравнению с ее гостями. И если она считает нужным занять наши комнаты, то нам придется оставить их, ибо выбора у нас нет.
Она не сомневалась в том, что Анну в ближайшее же время выставят вон и почтенной даме остается лишь ждать официального уведомления об этом. А иначе зачем понадобилось бы Кэсси отправлять старую служанку в отдаленное крыло дома? Но Чина решила не делиться подобными мыслями со своей наставницей и, предавшись воспоминаниям о том унижении, коему подверг ее Фрэдди, сама поражалась собственной глупости. Да и в самом деле, как можно быть настолько наивной, чтобы рассчитывать на какое-то иное обращение с собой со стороны кузена?
Девушка слышала и хлопанье дверей на нижних этажах, и громкие голоса гостей, размещенных по разным комнатам. Не в силах унять нервную дрожь в нежных губах, она обратила преисполненный печали взор на огонь в камине. Разумеется, бесполезно надеяться, что Фрэдди и Кэсси прислушаются наконец к голосу разума и что они и далее будут терпеть ее присутствие в Бродхерсте.
– Как это мило с его стороны! – заметила мягко Чина, вспыхивая от стыда за то, что даже слугам было ясно, сколь подло и низко поступает Фрэдди, и они, движимые чувством долга, тайно, словно заговорщики, объединялись, чтобы хоть как-то противостоять разгульному поведению своего нового хозяина.
– Я принесла вам ужин, мисс, – продолжала меж тем пухлая служанка, доброжелательно и сочувственно. Поставив поднос возле огня, она приподняла крышки с дымящихся блюд и аппетитно причмокнула. – От вчерашнего ужина оставалось немного ростбифа и жареный цыпленок. Правда, не исключено, что все это успело уже немного подсохнуть.
– Спасибо, Лидди, но мне вовсе не хочется есть.
– Ну-ну, вы съедите все до кусочка! – произнесла убежденно Лидия Бройлз. Командные интонации, присущие ее речи, вызвали бы шок у любой традиционно мыслящей домохозяйки викторианской эпохи и, воспринятые как явное проявление дерзости, послужили бы достаточным основанием для увольнения такой служанки. Однако Лидия служила в Бродхерсте достаточно долго, чтобы знать, как и с кем вести себя. И для нее не было секретом, как следует обращаться с юной леди, чей упрямо поднятый подбородок говорил ей о многом.
Решив, что не только Чина, но и ее наставница выглядят сегодня неважно, она добавила в той же властной тональности:
– И вам тоже, миссис Анна, не мешало бы отведать этих блюд.
