выбирать, что нам нужно, а что — нет? Откуда мы знаем, нужна ли нам вся эта технология, все эти новые приспособления? Откуда мы знаем, действительно ли все это будет работать так, как нам говорят? Многие говорят, что нам это необходимо; что мы просто обязаны это получить. Они принимают решения. Они, а не мы. И мне это не нравится!
Он покачал головой; на его лице читалось явное недоверие.
— Если уж об этом речь, — присоединился к беседе седьмой, — то откуда нам знать, что вся наша тяжкая работа на Посадочной площадке — а я, надо сказать, вкалывал там, как проклятый, несколько дней — не была напрасной? Я имею в виду, нам говорят, что все это сработает, но никто из нас не доживет до тех времен, когда это случится, не так ли?
— Они ведь тоже не доживут, так какая им в этом корысть? — мрачно пошутил третий. — И, опять же, — поспешно продолжил он, прежде чем пятый снова вступил в разговор, — не все мастера, лорды и холдеры тут же ухватились за возможность завести у себя все эти новые штуки. Я слышал, как сама мастер Менолли… — при этих словах даже пятый посмотрел на него заинтересованно, — говорила, что мы должны ждать и продвигаться вперед с осторожностью. Мы не нуждались во многих вещах, о которых говорила эта машина, ну, Игипс.
— То, что у нас есть сейчас, — глубокий, странно ровный голос пятого легко заглушил тенор третьего, — прекрасно работало сотни Оборотов.
Третий предостерегающе поднял палец:
— Мы должны быть осторожными с тем, что приносят новые устройства, потому что они новые и, как кажется на первый взгляд, делают жизнь легче.
— Но ведь у тебя есть электричество? — с завистью спросил шестой.
— Это естественно; мы пользуемся солнечными батареями, а они были тут всегда.
— Их создали Предки, — напомнил первый.
— Что ж, как я и сказал, — продолжал третий, — некоторые вещи будут нам полезны, но мы должны быть очень осторожными, чтобы не попасть в ту же ловушку, что и Предки. Слишком много технологии. Это даже в Хартии записано.
— Правда? — удивился второй.
— Да, — ответил третий. — И мы должны что-то делать, чтобы сохранить в чистоте традиции и не использовать нововведения, в которых даже не нуждаемся.
— Например? — спросил первый.
— Я не знаю, нужно обдумать, — проговорила четвертая. — Я не хочу, чтобы кто-то причинял вред людям; но машины, те, которых мы не хотим и которые нам не нужны, — их можно сломать, или испортить, или избавиться от них… — Она взглянула на пятого, чтобы оценить его реакцию.
Третий грубо хохотнул:
— Кое-кто пытался это сделать, да только, говорят, они все за это оглохли…
— Но машина мертва, — напомнил ему первый. Третий раздраженно фыркнул: ему не понравилось, что его перебили:
— Они были изгнаны за то, что причинили вред мастеру-арфисту…
— А я слышал, что мастер-арфист умер в комнате, где стояла эта машина. Может быть, мастер- арфист понял, насколько коварна Мерзость. Может быть, именно он и отключил машину? — спросил пятый.
Женщина судорожно вздохнула.
— Интересная мысль, — тихо проговорил третий, подавшись вперед. — А есть какие-нибудь доказательства?
— Откуда? — приглушенно воскликнул первый. — Целители сказали, что у мастера Робинтона отказало сердце. Из-за того, что он слишком сильно нервничал во время похищения.
— С тех пор он так никогда и не стал прежним, — согласился с ним второй, которого, как, впрочем, и всех жителей планеты, искренне опечалила смерть мастера Робинтона. — Я слышал, на экране была одна строка. Она была там довольно долго, а потом пропала.
— «…и время всякой вещи под небом», — пробормотал шестой.
— Мастер Робинтон не мог оставить такое сообщение. Должно быть, это был сам Игипс, — исподлобья взглянув на шестого, заметил седьмой.
— Есть о чем подумать, верно? — сказал третий.
— Да, есть. — Глаза четвертой сверкнули.
— Есть и другие вещи, о которых стоит подумать: о том, как эта… машина, — хотя странный голос пятого по-прежнему был ровным, без тени эмоций, все присутствующие ясно ощутили отвращение, которое он испытывал к Игипсу, — вмешалась в нашу жизнь и изменила традиции, позволявшие нам выживать на протяжении многих сотен Оборотов.
Пятый без особенных усилий снова привлек к себе всеобщее внимание.
— Я не… — он сделал паузу, — одобряю причинение вреда живым существам… — Он снова многозначительно помолчал, затем продолжил: — Но постоянное устранение тех предметов, которые могут быть опасными для ни в чем не повинных людей, — совсем другое дело. Было бы мудро сделать так, чтобы эти предметы и материалы никогда не увидели дневного света.
— А тем более — света светильников или электричества, — насмешливо прибавил третий; его тон, однако, не понравился даже второму, а четвертая и пятый посмотрели на него так, что он невольно отшатнулся.
— Я согласен с тем, что нужно устранить кое-что из этих устройств и новых вещей, — пробормотал второй, хоть и не слишком убежденно. — Тем более что многие из нас, — прибавил он, переводя взгляд с одного лица на другое, — никогда не получают положенной им доли благ.
— Я полностью согласен с этим. Всадники получают все, что они хотят, первыми, — заметил третий. — А как же наша доля?
— Есть множество людей — гораздо больше, чем вам кажется, — своим убедительным тоном проговорил пятый, — которые искренне сомневаются в том, что улучшения, предложенные Игипсом, пойдут на благо людям. Машина не должна знать больше, чем человек.
Первый снова кивнул головой и поднялся:
— Я скоро вернусь и приведу еще несколько человек, которые умеют рассуждать здраво.
К концу вечера их собралось уже больше двадцати — «здраво рассуждающих» мужчин и женщин, тихими голосами обсуждавших возможность того, что Игипс (они все чаще называли его Мерзостью, как и первые Очистители — те, кто пытался бороться с новым порядком, внедряемым думающей машиной) не может в действительности заботиться о благе людей, поскольку он — всего лишь машина.
Никто не называл ни своих имен, ни названий холдов, ни цехов, однако все согласились собраться, если сумеют, на следующей Встрече. Они решили разыскать других людей, которые пожелают организовать сопротивление нежеланным и, возможно, разрушительным изменениям, носившим название «прогресса».
То, что у стольких людей нашлось великое множество горестей и проблем, больших и малых, серьезных и надуманных, и все эти люди нуждались в том, чтобы высказаться и обсудить свои дела, удивило Первого и Второго — но не Третьего, Четвертую, Шестого и Седьмого, и, разумеется, не Пятого (они продолжали пользоваться этими номерами вместо имен на Встречах). Пятый никогда больше не заговаривал о том, что мастер-арфист и Мерзость умерли одновременно, однако слух об этом привлек внимание многих. Прежде этому факту значения не придавали. Мастер Робинтон был очень известен, и если-если — Мерзость была каким-то образом причастна к его смерти, это могло стать достаточной причиной, чтобы объединиться против нее. Если процедуры или устройства, не понятные людям, были внедрены или предложены Мерзостью, то недоверие и страх перед ними, а также слухи о том, чья смерть стала первой, рождали в людях желание действовать, которое надлежало лишь направить в нужное русло.
Находились и те, кто получал удовлетворение от сознания, что они состоят в «группе сопротивления», и от планирования активных действий; им доставляло тихую и какую-то извращенную радость сознание того, что они немного тормозят «прогресс» своими мелкими диверсиями. Однако для других людей эти самые «мелкие» дела, не способные вызвать серьезной тревоги в холде или в цехе, как не способные и повлечь за собой серьезные последствия — например, прекращение внедрения новых и новых «мерзких» устройств, —
