– Пациенты умирают, так случается. Это факт медицины. Ты все исполняешь наилучшим образом, проявляешь свои лучшие качества и умение, и это все, что может ожидать от тебя больной.
Но именно здесь была собака зарыта. Здесь-то и коренились ее сомнения.
Она не смогла удержаться и пробормотала:
– А что, если мои лучшие качества и умение недостаточно хороши?
Хьюстон пожал плечами:
– Иногда может быть и так.
Его манера принимать все как свершившийся факт испугала ее.
– Я просто не могу поверить, что ты в состоянии сидеть здесь и говорить, словно тебе наплевать на то, что кто-то умирает!
Он стиснул зубы, но здоровой рукой взял ее за руку и мягко сжал.
– Конечно же, мне не наплевать на это. Но я хирург. Моя работа в том и состоит, чтобы излечивать недомогания, болезни или раны. Иногда мне не удается это. Я не чудотворец. Я не могу исправить неисправимое.
Несмотря на все старания не замечать этого, Джози чувствовала себя спокойнее, когда его сильная рука легла на ее руки и она ощутила привычный запах его одеколона. Он сел рядом с ней, и их тела соприкоснулись. У Хьюстона были то самообладание и уверенность в себе, которых так недоставало Джози. А когда он был таким, как сейчас, – теплым, заботливым и душевным, – у нее не было сил противостоять ему.
Это был тот Хьюстон, о котором она собиралась заботиться, кого глубоко уважала и кем восхищалась. Тот, кто отдавал самое лучшее в себе и заботился о каждом больном, хотел он или нет признать это. Это был тот Хьюстон, чувства к которому быстро превзошли восхищение и увлечение.
– Хирургия безлична, Джози. Не потому, что у хирурга холодное сердце, – просто оно должно быть таким. Когда ты в операционной, ты исправляешь поломку, ремонтируешь человека. Делаешь свое дело. Как в случае с миссис Фрэнске. Ты работаешь отлично, но при этом чуть медлишь и колеблешься. – Он улыбнулся и толкнул ее коленкой: – Я тебе уже говорил это и повторяю сейчас. Ты должна проявлять своего рода высокомерие, как это зачастую заметно у большинства хирургов. Это должно быть присуще и тебе. У нее, наверное, отсутствовало как раз это – высокомерие.
– Тебе легко говорить. Ты сам такой. Со мной все обстоит иначе. Я ежедневно смотрюсь в зеркало, но не вижу умного, профессионального хирурга, который оттуда глядел бы на меня. Мне приходится больше трудиться, чтобы завоевать уважение, заставить людей принимать меня всерьез. – Разволновавшись, она вскочила, полная решимости бежать от него и от этого его совершенства. – Тебе этого не понять. Ты ведь, наверное, ни разу в жизни, ничуточку ни в чем не сомневался, не ощущал неуверенности в себе.
Она была готова расплакаться. Глаза набухли, эти гнусные, предательские слезы могли показать ему, что она ни на что не годная и неуправляемая. Он, который никогда не терял самообладания, видит, как она вошла в штопор и не может выбраться из него.
– Джози. – Хьюстон встал и собирался коснуться ее, а ей хотелось спрятаться, зарыться поглубже и вообще убраться как можно дальше от его глаз.
– Пожалуйста, не надо. Оставь меня в покое. Я сейчас чувствую полную душевную опустошенность, а ты тревожишь меня.
Но он не оставил ее в покое. Он взял ее за руки и подвел к зеркалу в полный рост между двумя рядами шкафчиков.
Джози вздрогнула, увидев себя. Испачканный кровью халат, подчеркивавший ее округлые формы, делал ее похожей на подручного Франкенштейна. У нее были темные круги под глазами, волосы спутались под белым колпаком. Ей хотелось не замечать этого, притвориться обольстительной и уверенной в себе, готовой вальсировать во время операции. Но это не удавалось.
Она закрыла глаза: Хьюстон смотрел на нее через плечо и видел все как внутри ее, так и снаружи.
– Ты хороший хирург. – Он поглаживал ее руки, хотя она напряглась всем телом, услышав его слова. – И именно эмоции мне нравятся в тебе. То, как ты лечишь, просто поразительно. У тебя такой подход к людям, отношение к ним, какого у меня никогда не будет.
– Это неправда, – прошептала она, не открывая глаз, за веками плясали темные пятна. – Ты блестящий хирург.
– Не более блестящий, чем ты. – Его рука ласкала ее живот под халатом. – Просто я старше, опытнее, хладнокровнее. Лишние эмоции страшат меня. Вот почему я хирург.
Джози почувствовала, как его рука тихо стянула халат с ее плеч и уронила его на пол. Она покачала головой, но рука продолжала ласкать, а тихий шепот на ухо лишал ее остатков воли к сопротивлению.
– Вот почему я попросил тебя уйти прошлый раз. Ты пугаешь меня.
Его губы коснулись ее затылка, и Джози вздрогнула, чувствуя себя слишком слабой, чтобы отодвинуться. Он предлагал утешение, и, видит Бог, она нуждалась в нем.
– Да я и мухи не напугаю, – прерывисто задышала она, когда он принялся поглаживать ее соски.
– В тебе гораздо больше силы, чем ты думаешь. – Его смех ласкал ее слух. – Может, даже хорошо, что ты не подозреваешь об этом.
– Прекрати. – Предполагалось, что они останутся друзьями и больше не переступят запретную линию, но он и не подумал останавливаться.
Те самые пальцы, которые она так хорошо запомнила с той их ночи, проведенной вместе, скользнули за пояс ее халата и резинку трусиков. Она откинулась назад, зная, что это последний шанс остановить его руку, прежде чем она двинется дальне. Но она наткнулась на мощную эрекцию – в спину ей уперся восставший член, и больше уже она не вспоминала, почему не надо этого делать, нельзя принять его утешение, обрести с ним душевное равновесие и успокоение.
