Возможно, никто, кроме пережившего эти состояния, вообще не почувствует какой-либо разницы, каких-либо различий. Даже св. Тереза порою не доверяет своей психологической интуиции и вынуждена различать произвольное погружение в Божество от непроизвольного. При этом фиксируемое различие относится не к духовным качествам, а в психофизической конституции их носителей.
'Хотелось бы мне объяснить с Божьей помощью, — говорит она, — чем единение отличается от восторга, восхищения, полета духа, как его называют, или транса — которые по своей сути едины. Я хочу сказать, что это всего лишь различные названия для одного и того же, именуемого также экстазом. Он глубже, чем единение, более плодотворен и многообразен, ибо единение однородно в начале, в середине и в конце, каковые все во внутреннем; но поскольку восторг заканчивается намного более ярко, он оказывает воздействие как внутри, так и снаружи [т. е. как физическое, так и психическое]. Сопротивляться восторгу невозможно, тогда как единению — поскольку в нем мы не теряем чувств — можно воспрепятствовать, хотя это и дается великим насилием над собой'.[804]
С точки зрения психологии мистицизма при рассмотрении экстаза нас будут интересовать две веши. (1) Что может мистик сообщить нам относительно Объекта своего экстатического восприятия? (2) Какова природа сознания, которым он поглощен в трансе? Другими словами, что мистик говорит нам о Бытии Бога и возможностях человека?
Здесь можно заметить, что, отвечая на эти вопросы, мистик повторяет слова других созерцателей, однако произносит их с большей уверенностью. Мы не должны забывать, что в действительности экстатический индивид является созерцателем с особым психофизическим складом ума. Более того, мы видели, что нелегко определить, в какой момент начинается вхождение в транс, а глубокое созерцание принимает вид экстаза. Эта классификация, как и все другие классификации психических [mental] состояний, весьма произвольна. Если ярко выраженные случаи не вызывают затруднений с их классификацией, то существует зато множество других промежуточных стадий между глубинами покоя и высотами восторга. Так, например, мы никогда не узнаем, сопровождались ли экстазы Плотина или Паскаля телесным трансом и глубоким переживанием единения. Точно так же, когда христианские мистики высказываются об экстазе, их выражения становятся столь туманными и метафоричными, что мы начинаем сомневаться, не является ли их восторг внезапным прекращением деятельности обычного сознания или же попросту значительным и необычным, под влиянием вдохновения, подъемом душевных сил.
'Восхищение, как известно, — говорит Ролл, — нужно понимать в двух значениях. В первом значении речь, несомненно, идет о восхищении телесных чувств, так что все это время человек просто не ощущает своей плоти. И все же он не мертв, он жив, ибо душа по-прежнему телу жизнь дает. Подчас так бывают восхищены святые к своему благу и в назидание прочим, как был вознесен на третье небо святой Павел. Подобным образом грешники иногда возносятся в своих видениях, чтобы узреть радости святых и страдания тех, кто обречен на адские муки.[805] То же можно прочесть и о других людях. Восхищение иного рода представляет собой возвышение ума в созерцании к Богу. Такое возвышение доступно всем, кто любит Бога совершенно, и неведомо никому из тех, кто Его не любит. И недаром называют это восхищением, ибо с насилием оно свершается, будто не согласно природе'.[806]
Однако нередко бывает, что усердный исследователь вводится в заблуждение, когда 'возвышение ума к Богу в созерцании' тоже называют восхищением, а экстаз используют в качестве синонима приподнятого настроения. Здесь, насколько это возможно, эти слова следует использовать в их прямом смысле и не применять к описанию всех неординарных и расширяющих состояний трансцендентального сознания.
И чего же, если послушать мистика, он мог бы достичь в этом неестественном состоянии — в непроизвольном трансе? Ему ведь приходится дорого платить за подобные переживания, платить страхом и изнеможением тела и души. Между тем мистик утверждает, что его восторг или экстаз включает мгновение — всегда очень короткое и совершенно неописуемое, — в ходе которого он достигает высшего знания, или постижения, Божественной Реальности. Мистик использует различные метафоры для того, чтобы сказать, что он достиг Чистого Бытия или Предвечного Источника, обрел Возлюбленного, 'утонул в том, к чему так страстно стремился и что есть Бог'.[807] 'О чудо из чудес, которое открывается мне, — восклицает Экхарт, — когда я помышляю о единении души с Богом! Он побуждает восторженную душу вознестись над собой, ибо она больше не может довольствоваться всем, что может быть названо. Поток Божественной Любви струится из души и увлекает ее в безымянное Бытие, к ее первоистоку, который есть Сам Бог'.[808]
Это кратковременное достижение Предвечного Источника является главной темой всех описаний мистического экстаза. В 'Книге о девяти камнях' говорится, что этот непродолжительный и неудержимый восторг завершает многочисленные испытания, которые выпали на долю странника. 'Видение Бесконечного длилось всего лишь мгновение. Придя в себя, он почувствовал, что преисполнен жизни и радости. Он спросил: 'Где был я?' и получил ответ: 'В высшей школе Святого Духа. Там тебя окружали сверкающие страницы Книги Божественной Мудрости.[809] Душа твоя исполнилась радостью и погрузилась туда, и тогда Божественный Наставник школы напитал ее царственной и неизъяснимой любовью, с помощью которой была преображена даже твоя телесная природа'.[810] У еще одной из 'друзей Бога', Эллины фон Кревелсхейм, был столь необычный психический склад, что после погружения в Божественную Любовь она в течение семи лет безмолвствовала. После этого 'десница Божья' коснулась ее, и она пять дней пребывала в экстазе, в котором ей открылась совершенная истина и она была вознесена до непосредственного переживания Абсолюта. Там 'сердце Отца явило ей свою внутренность', и она была 'связана узами любви, омыта светом и наполнена покоем и радостью в преизбытке'.[811]
Об этом трансцендентном акте единения мистик иногда говорит, что в нем он 'не осознает ничего'. Однако не вызывает сомнений, что это высказывание фигурально, ведь в противном случае он вообще был бы не в состоянии сделать вывод о том, что единение имело место. Если бы индивидуальность полностью отсутствовала, ее обладатель не смог бы осознать, что постиг Бога. По- видимому, сознание видоизменяется до неузнаваемости — воспринимаемое невозможно ни описать, ни объяснить. Выражаясь парадоксальным языком Ришара Сен-Викторского, можно сказать, что 'каким-то чудным образом, вспоминая, мы не помним, глядя, не видим, понимая, не ведаем и, проницая, никуда не проникаем'.[812] В этом неописуемом, однако в высшей степени реальном состоянии душа приходит в сильное возбуждение и возносится, достигая единения и изливаясь в едином ярком порыве страстного восприятия, в котором не остается места для рассуждений и самонаблюдений. То пребывающее в нас отстраненное «нечто», которое следит за всеми нашими действиями, теперь погрузилось в глубины души. Мистик имеет дело с самой Вечностью, а не со своим восприятием ее. Как-либо проанализировать происшедшее он может лишь тогда, когда экстаз закончился.
Я обо всем забыл, Облобызавшись с Тем, Кто мне навстречу вышел, Все прекратилось, не было меня, Ни страхов, ни заботя более не слышал. И стыд свой я средь лилий потерял.[813] В этом стихотворении отразилось совершенное единство сознания, его полная сосредоточенность на мистически-любовных переживаниях, которая исключает все аналитические мыслительные построения. Следовательно, когда мистик говорит о том, что душевные способности не проявляются, что он 'знал все, но
