Мистицизм

довольствоваться тем, что другие люди называют жизненным опытом, и склонна, как утверждают ее недоброжелатели, 'отрицать мир ради поиска реальности'. Мы встречаем таких людей на Востоке и на Западе, в древнем, средневековом и современном мире. Их единственная страсть — преследование некоей неосязаемой, духовной цели: поиск «выхода» или «возврата» в то желанное состояние, в котором они могут удовлетворить свою жажду абсолютной истины. Этот поиск составляет смысл всей их жизни. Ради него они с легкостью идут на такие жертвы, которые другим людям кажутся чудовищными. И косвенным подтверждением объективной актуальности такого поиска есть то, что где бы и когда бы ни появлялись эти люди, их цели, доктрины и методы были по сути своей одинаковы. Их опыт, в итоге, образует мощный корпус свидетельств, удивительно последовательных и нередко объясняющих друг друга; его нельзя не принимать во внимание, если мы хотим оценить энергию и потенциальные силы человеческого духа или же осмыслить его отношение к неведомому миру, который лежит за пределами ощущений.

Во всяком человеке рано или поздно просыпается любовь к скрытой за покрывалом тайны Исидой, которую он называет Истиной. У большинства это проходит. Они видят безнадежность своей страсти и возвращаются к практическим делам. Но другие на всю жизнь остаются преданными поклонниками Истины, они любят ее и представляют себе любимый предмет совершенно по-разному. Некоторые видят Истину, как Данте видел Беатриче, — обожаемой, но непостижимой, встреченной в этом мире, но зовущей в мир иной. Другим она скорее кажется злой, но неотразимой колдуньей, соблазняющей, требующей платы и, в конце концов, предающей своего любовника. Кому-то она мерещится в лабораторной пробирке, кому-то — в поэтической мечте; одним — перед алтарем, другим — в грязи. Крайние прагматики готовы искать ее даже на кухне, заявляя, что лучше всего распознавать ее по полезным результатам. И наконец, после безуспешных ухаживаний, скептик-философ успокаивает себя тем, что его дамы вообще не существует.

Какими бы символами они ни обозначали свой поиск, никто из этих искателей никогда не мог убедить мир в том, что нашел там, за завесой, Реальность, встретился с ней лицом к лицу. Но если мы можем доверять свидетельствам мистиков — а в их описаниях собственных переживаний чувствуется удивительная убедительность и благая вера, — то им удалось то, что у других не получилось: они установили непосредственную связь человеческого духа, блуждающего, как они говорят, среди вещей материального мира, с той 'единственной Реальностью', тем нематериальным и предельным Бытием, которое часть философов называют Абсолютом, а большинство теологов — Богом. Здесь, говорят мистики (и многие, отнюдь не будучи мистиками, согласны с ними), находится скрытая Истина, объект страстного желания человека, единственная приемлемая для него цель поиска. Поэтому они с полным правом требуют от нас такого же внимания, какое мы оказываем первооткрывателям новых земель, куда сами мы не рискнули бы углубиться без нужного оснащения. Мистики — это пионеры духовного мира, и мы не имеем права отвергать ценность их открытий просто потому, что у нас нет возможности или мужества, необходимых для собственных исследований.

Цель этой книги — попытаться описать, а также (хотя в этом нет необходимости для тех, кто добросовестно прочтет само описание) подтвердить этот опыт и сделанные из него выводы. Эти вещи так далеки от нашего обыденного образа мыслей, что их понимание и изучение требует определенной подготовки — очищения разума, как когда-то перед Мистериями. Очищение здесь — врата к знаниям. Мы должны прийти к этой встрече с сознанием, очистив свои умы от предрассудков и условностей, должны осознанно порвать с нашей закоснелой привычкой принимать 'видимый мир' на веру, с нашим предубеждением, идущим от лености ума, что наука «реальна», а метафизика — нет. Мы должны разрушить наши карточные домики, опуститься, как говорят мистики, в 'наше ничто' и изучить для себя основы любого возможного человеческого опыта, прежде чем критиковать построения визионеров, поэтов и святых. Мы не должны начинать разговоры о нереальном мире этих мечтателей, пока не откроем, если сможем, реальный мир, с которым его можно сравнить.

Такая критика реальности есть, конечно, дело философии. Я не могу сказать, что эта книга написана философом или адресована исследователям этой великой науки. Однако, хотя мы всего лишь любители, мы не сможем найти отправную точку, не использовав в какой-то мере основания философии. Эти основания охватывают целую область первоначал, и именно к первоначалам мы должны обратиться, если хотим понять истинное значение мистического типа личности.

Поэтому начнем с начала и вспомним несколько банальных и элементарных фактов, которые принято игнорировать среди людей практичных. Таким началом для человеческой мысли является, конечно, Я, Эго, самосознание субъекта, который пишет эту книгу, или самосознание другого субъекта, который ее читает и вопреки всем аргументам заявляет: 'Я ЕСТЬ'. [3] Это та точка отсчета, относительно которой мы вполне уверены. Никто из метафизиков еще не поколебал уверенности обычной личности в ее собственном существовании. Неуверенность для большинства из нас начинается только тогда, когда мы спрашиваем, что еще существует.

К этому Я, этому самосознанию, заключенному в 'оболочке, которую мы теперь называем телом и которую не можем сбросить, как улитка — свой домик',[4] приходит, как мы знаем, постоянный поток сообщений и переживаний. Главные среди них — возбуждение тактильных нервов, результатом чего является то, что мы называем осязанием; колебания, воспринимаемые оптическим нервом, — это мы называем «светом», а также колебания, воспринимаемые ухом как звук.

Что означают эти переживания? Первый ответ неискушенного Я — что они указывают на сущность внешнего мира; когда его спрашивают, каков этот мир, оно обращается к 'свидетельствам своих чувств'. Из сообщений, которые получает это Я через органы чувств, из сообщений, которые обрушиваются на него, стучатся к нему со всех сторон, хочет оно этого или нет, оно строит свой 'чувственный мир', который и является 'реальным и надежным миром' всякого нормального человека. Когда поступают впечатления — или, скорее, те интерпретации подлинных впечатлений, которые дает его нервная система, — оно использует их, как играющий в ребусы использует отдельные буквы, из которых составляются слова. Я сортирует, принимает, отвергает, комбинирует, а затем победоносно производит из них «понятие», которое, по мнению Я, и есть внешний мир. С завидной и восхитительной простотой Я приписывает собственные ощущения неведомой вселенной. Звезды, утверждает Я, есть яркие, трава есть зеленая. Для него, как и для философа Юма, 'реальность состоит из идей и впечатлений'.

Однако совершенно очевидно, что этот чувственный мир, эта кажущаяся реальной внешняя вселенная, хотя и может быть полезной и ценной во многих отношениях, не может быть собственно внешним миром, а только отраженной этим Я картиной внешнего мира.[5] Эта картина — произведение искусства, но не научный факт, и поскольку она может обладать глубоким смыслом как великий шедевр, то относиться к ней как к предмету анализа опасно. Даже поверхностное исследование показывает, что эта картина имеет самое приблизительное и символическое отношение к реальности и не будет ничего означать для других Я, чьи чувства или каналы общения устроены иначе. Поэтому свидетельства чувств не могут быть приняты как свидетельства сущности предельной реальности — полезные слуги дома, они могут оказаться опасными проводниками в пути. Не могут их показания поколебать тех искателей Реальности, которые обнаруживают в них противоречие описаниям своего мистического опыта.

Воспринимающее Я сидит, так сказать, на приемном конце телеграфной линии. Согласно любой другой теории, кроме мистицизма, это его односторонняя связь с предположительным 'внешним миром'. Приемный аппарат регистрирует отдельные послания. Я не знает и, до тех пор пока оно зависит от этого аппарата, никогда не узнает объекта — реальности на другом конце провода, по которому идут послания; оно не может по-настоящему раскрыть сущность этого объекта. Но у него есть все основания принимать их как свидетельства, потому что что-то существует выше него и его приемного аппарата. Ясно, что конструктивные детали телеграфного аппарата видоизменяют послание. То, что передается как точка и тире, цвет и объем, может быть принято совсем в другом виде. Поэтому такое послание, хотя и может в некотором смысле иметь отношение к предполагаемой реальности на другом конце линии, никогда не может быть адекватно ей. Всегда будут присутствовать неуловимые колебания, которые оно не сможет воспринять или будет путать. Поэтому часть