коротать время в обществе фазана,[587] утешение угодивших в силки 'простодушных сестер своих невинных и целомудренных', диких голубок, [588] а также увещевание 'братца своего, волка', вести более благонравную жизнь.[589]
Подлинный мистик, столь часто порицаемый за 'стремление отречься от мира', в действительности отвергает лишь узкий и искусственный мир своего
Поэтому скромный Бедный Простолюдин из Ассизы, чей друг фазан предпочел его келью 'более привычным местам гнездования', счел для себя вполне естественным выступить посредником между напуганными жителями Губбио и своим грозным Братом Волком. Описание этой встречи на обычном языке можно сопоставить со многими подобными свидетельствами непостижимой власти над дикими животными.
'О чудо несказанное! Едва св. Франциск осенил себя крестным знамением, страшный волк закрыл пасть и застыл на месте. Когда святой окликнул его, волк подошел к нему, словно агнец, и лег у его ног… Когда св. Франциск протянул к нему свою руку, чтобы взять с него зарок, волк поднял свою правую лапу и положил ее на руку святого, обещая тем самым, насколько это возможно, быть верным своему обещанию. И молвил тогда св. Франциск: 'Брат Волк, именем Иисуса Христа прошу тебя, отринув сомнения, следовать за мной, ведь мы пришли с тобой к согласию во имя Божие'. Тогда волк последовал за ним, подобно кроткому агнцу, и горожане взирали на это все с неподдельным изумлением… Впоследствии этот волк еще два года жил близ Губбио, расхаживая, как домашний зверь, от одного дома к другому, не причиняя никому вреда; никто и ему не делал зла, почитая за честь покормить его. И сколько он ходил так от села к селу, от дома к дому, никогда ни одна собака не залаяла на него. По истечении двух лет брат Волк помер от старости к великому сожалению местных жителей, которые, всякий раз встречая его в городе, только диву давались, умиляясь добродетельной силе и святости Франциска'.[590]
У другого мистика — не столь хорошо известного английскому читателю, как св. Франциск, — у Розы Лимской, святой из Перу, эта глубокая симпатия к окружающему миру приобрела особенно примечательный вид. Для св. Розы весь мир был волшебной страной, в которой каждое существо, как ей казалось, было обращено лицом к Вечности и присоединялось к ней в своем благоговении перед Богом. В ее биографии говорится, что 'на восходе солнца, проходя через сад на пути к своему убежищу, она взывала к Природе, чтобы та славила Создателя всего сущего. И деревья кланялись ей, когда она проходила мимо, они хлопали в ладоши своих ветвей, издавая при этом благозвучные шорохи. Цветы раскачивались на стеблях и открывали свои объятия, чтобы воздух благоухал ароматами. Так все вокруг по-своему славило Бога, птицы начинали петь, подлетали к Розе и садились ей на руки и плечи. Насекомые приветствовали ее радостным жужжанием, и все, что было наделено жизнью и способностью двигаться, соединяло свои голоса в хвале Господу'.[591]
В другом месте слова этой книги напоминают нам о чистом духе св. Франциска, О ликующем пении Трубадуров Бога. Во время последнего Великого Поста этой святой 'каждый вечер на закате к ее окну подлетала маленькая птичка, усаживалась на ближайшем дереве и ожидала, когда святая даст ей знак, что пора начинать пение. Заметив эту крохотную пернатую певунью, и Роза готовилась восславить Господа, приглашая свою гостью спеть в два голоса песню, которую она сочинила специально для этого. 'Начинай, моя дорогая легкокрылая красавица, — говорила она, — начинай свою бесподобную песню! Пусть твое маленькое птичье горлышко, исполненное нежнейших мелодий, пропоет их сейчас, и тогда мы вместе воздадим хвалу Господу нашему. Ты — своему Творцу, я — своему Спасителю, тем самым мы вместе воздадим должное Божеству. Открывай свой маленький клюв, начинай, а я подпою тебе, и наши голоса сольются в единой песне небесной благодати!'
Сразу после этого птичка начинала петь, предлагая мелодию на самых высоких тонах. Затем она умолкала, давая возможность святой вести свою партию… Так Они по очереди славили величие Бога в течение целого часа, причем так согласованно, что, когда пела Роза, птичка молчала, а когда пела птичка, Роза оставалась безмолвной и зачарованно слушала ее. Наконец в шестом часу святая отпускала Птичку со словами: 'Улетай, улетай к своему гнезду, моя маленькая певунья. Блажен будь, мой Бог, никогда не покидающий меня!'';[592]
Мистик, чье
'Все сознание, — говорит Ресежак, — до своих неизведанных глубин переполняется светом, и тогда ничто не ускользает от пристального взора любви. При этом ясность видения и убедительность суждения составляют одно целое. Поэтому впечатления, которые визионер приносит с собой по возвращении к обыденной жизни, не являются частными впечатлениями, отдельными фрагментами «научных» или «поэтических» знаний. Они, скорее, представляют собой истины, объемлющие весь этот мир, всю его жизнь и все взаимосвязи, другими словами, это истины
В дошедших до нас описаниях подобных переживаний самых проницательных философов и провидцев примечательно то, что эти люди проходили через более или менее продолжительные периоды постижения высшего сознания, названные Ресежаком 'бракосочетанием внутреннего видения и нравственного трансцендирования'. Можно с большой долей вероятности предположить, что учение Платона об идеях в какой-то мере обязано своим существованием интуициям подобного рода. Ведь философия, хотя и почитается у нас плодом чистого разума, подчас несет в себе неизгладимые следы психологических переживаний философа. Неприемлемые для многих метафизиков суждения Платона о подлинном существовании лишь идей о доме, столе, кровати и других конкретных и осязаемых воплощениях идеальных сущностей можно объяснить исходя из психологических представлений. Озаренное видение, в котором 'все вещи представляются новыми', дает нам возможность объять и самые обыденные, и самые возвышенные предметы. Тот, кто его достигает, действительно воспринимает все вокруг так, как Моне[594] видел стога сена, бывшие для него 'формами света'. Блейк утверждал, что его домик в Фелфаме был тенью ангельских жилищ,[595] и я уже упоминала об одном обращенном, который видел своих лошадей и свиней в преображающем свете на идеальном плане бытия.[596]
В словах Плотина, который, как известно, неоднократно переживал состояние экстаза, звучит подлинная уверенность исследователя 'духовного мира'. Он задается вопросом: 'Разве земной огонь не является совершенным образом огня, который пылает там? И что, кроме этого мира, может служить более совершенным образом мира иного?'[597] В этих словах, за языком неоплатонической философии, мы обнаруживаем черты все того же
