– Умоляю ваше величество простить мне это вмешательство! – перебила его Адель. – Но это дело ближе касается меня самой, и я лучше сумею выяснить его… Анкарстрем! – обратилась она к юноше, – мы давно знакомы друг с другом, и после вашей услуги… Ведь я, кажется, говорила вашему величеству, – обратилась она к королю, – что этот юноша – мой спаситель! Однажды на прогулке на меня напала толпа женщин из простонародья, которые кричали, что я щеголяю в кружевах и шелках, тогда как они голодают. К ним присоединились и какие-то оборванцы, но Анкарстрем, случайно проезжавший мимо, разогнал весь этот сброд и помог мне благополучно выпутаться!
– Вот это больше похоже на моего Анкарстрема, чем такая выходка, как сегодня! – проворчал король.
– После вашей услуги, – продолжала Адель, обращаясь к юноше, – мы подружились, вы нередко навещали меня, и я находила много удовольствия в беседе с вами. И вдруг вы перестали навещать меня, однажды при встрече отвернулись, чтобы не кланяться. А сегодня… – она нарочно выдержала паузу, – сегодня мне показалось, что вы присоединились к тем, которые хотели во что бы то ни стало ошикать меня. Ведь я знаю, Анкарстрем, что сегодня я играла хорошо. К игре ваше шиканье относиться не могло. О, я верю, что у вас имеется какая-нибудь серьезная причина сердиться на меня. Но, милый мой мальчик, как же можно переносить на артистку то раздражение, которое питаешь против человека? Вот за тем, чтобы сказать вам это, я и просила вас прийти сюда, ко мне. А вы… и не стыдно было вам передать через лакея такой невежливый ответ даме? Да, должно быть, у вас имеется действительно серьезная причина сердиться на меня, и вы объясните мне эту причину!
– Да, да, непременно объясните! – подхватил король.
– Но я думаю, что это будет лучше сделать наедине, – прервала его Гюс, – а потому решила вот что: для объяснения и отчасти в наказание вы, Анкарстрем, должны быть у меня сегодня на вечере после спектакля. Гости соберутся несколько позднее, и мы успеем поговорить!
– Слышишь, Анкарстрем? – сказал в свою очередь король. – Ты должен быть сегодня у мадемуазель! И даже сделаем так: после спектакля ты придешь сюда и потом отвезешь ее домой. Слышишь? Это – форменное приказание! Ступай!
Анкарстрем ушел.
Тогда Густав обратился к Адели:
– Но ты, конечно, расскажешь мне, дорогая, что мог иметь против тебя этот щенок?
– Я думаю, что могу сказать это вам и сейчас, дорогой мой Густав! Мальчишка начитался памфлетов, а, может быть, кто-нибудь из марковцев уверил его в том, что я – враг Швеции. Ну, вот… долго ли вскружить голову зеленому мальчишке? Но он – славный малый, и я быстро обращу его в пай-мальчика!
– Как ты бесконечно добра, моя Адель! – растроганно сказал Густав, целуя руку Гюс. – Ты – ангел! Он оскорбил тебя, а ты еще подыскиваешь ему извинения! Боже, какая прекрасная женская душа в твоем прекрасном теле!
V
После окончания спектакля Анкарстрем явился в уборную Адели и с какой-то кривой, бледной усмешкой беззвучно отрапортовал по-военному.
– Во исполнение приказания его величества имею честь явиться!
– Иоганн, – сказала Адель, подходя к юноше, – я дорого дала бы, чтобы мне не было нужды в королевском приказании. Но, хотя я не желала королевского вмешательства, я все-таки рада, что так случилось: ведь теперь я имею возможность объясниться с вами. Во всяком случае верьте, что участие короля вышло совершенно случайным. В то время, как я посылала лакея за вами, его величество зашел ко мне в уборную, и лакей при нем передал ваш ответ. Впрочем, наверное, вы не поверите словам «распутницы»? В таком случае, если хотите, я могу позвать лакея, он подтвердит вам…
Что-то совсем по-детски дрогнуло в лице Анкарстрема, когда, потупившись, он ответил:
– Я глубоко извиняюсь в своей выходке… Этого не следовало делать, я понимаю… Но, когда я сидел в театре и смотрел на вас, у меня на сердце мгновенно всколыхнулось похороненное прошлое, и… такая волна горечи поднялась… Я не сдержался… Но, еще раз повторяю, я бесконечно сожалею об этом и прошу меня извинить… Может быть, вы удовольствуетесь этими объяснениями и позволите мне не сопровождать вас?
– Иоганн! – воскликнула Адель. – Смотрите, я начну думать, что вы просто боитесь меня, опасаетесь, чтобы ваша любовь ко мне не ожила опять с прежней силой!
– Нет, этого я не боюсь, мадемуазель! – грустно, но твердо возразил Анкарстрем. – Да, я любил вас, любил всем пылом нетронутого сердца, но эта любовь сразу и бесповоротно исчезла.
– В таком случае я не могу исполнить вашу просьбу и считать объяснения исчерпанными. Я тоже считаю наше прошлое похороненным без возврата, но не нахожу в нем причин для дурных чувств. Вы во власти какой-то ошибки, и эту ошибку я должна выяснить. А потом… потом вам предоставляется полная свобода не узнавать меня при встречах! Теперь же благоволите дать мне руку и проводить меня до экипажа!
Всю дорогу они ехали молча, каждый погруженный в свои думы. Но вот они подъехали к парку, из-за засыпанных снегом деревьев которого сверкал огнями небольшой особнячок, въехали в ворота и остановились у широкого портала. Анкарстрем выскочил первый, помог Адели выйти и повел ее под руку по широкой мраморной лестнице, уставленной цветами и тропическими растениями. Оставляя в стороне парадные покои, артистка провела его в маленькую, уютную гостиную, где он должен был обождать, пока она переоденется к вечеру.
Оставшись один, Анкарстрем невольно задумался о том, как много обаяния в этой странной женщине. Ведь вот ничего от прежней страсти не осталось в нем… о, нет! Совсем иной образ тихим сиянием освещал его душу теперь! Какой чистый, стыдливый, хрупкий образ был это! Так далек он был от жгучего хмеля страсти, которым дышало все существо Гюс! И все-таки, хотя былая любовь оставалась по-прежнему похороненной, хотя былые чувства даже не делали попыток ожить вновь, он опять оказался под властью прежнего обаяния, того самого, которое заставляло его прежде многое прощать Адели, ко многому относиться с несвойственной мягкостью. И теперь, под властью этого обаяния, все происшедшее начинало все больше и больше изменяться в глазах Анкарстрема, и в нем смутно зашевелилось сомнение в своей нравственной правоте…
Вдруг он вздрогнул и быстро поднял взор: в дверях стояла Адель и пытливо наблюдала за юношей. Заметив, что он почувствовал ее взгляд, она вошла, села около него и сказала:
