Бешеный Лис

Вороватую руку Бурей по локоть рубит, болтают, что было даже, когда не рубил, а просто ручищами своими из локтя выломал. А это смерть, после такого не выживают. Но он прав: лучше самому чужую руку отсечь, чем тебе за чужой грех сотник голову отсечет. Рассказывают, что сотник, который перед Агеем был, так и сделал, за то что обозный старшина за своими не уследил.

Но самое раздолье для обозников, когда мы город или село большое на щит берем. Сколько ты на заводном коне добычи увезешь? Ну захватишь еще коня или пару, так их кормить в пути надо, следить за ними, а случись в бой опять идти — на кого оставить? Вот и идешь к обозникам. А они тоже нагрузятся. Бывает, едет один на телеге, а к той телеге повод еще одной лошади привязан, а та тоже в телегу запряжена, а сзади еще одна. Ну и приходится просить, добычей делиться.

Зато если нас побьют или же быстро уходить приходится, обозникам лихо достается. Было уже на моей памяти, когда меньше половины обоза вернулось. Так что ни нам без них, ни им без нас.

— Понятно: симбиоз.

— Чего?

— Это когда друг без друга не обойтись.

— Ну мы-то обойдемся, на крайний случай полоняников на телеги посадим, хотя это, конечно, похуже будет. А вот они без нас — никто и ничто. Потому я тебе и сказал: Бурей посмотрит, чья взяла, и к тому, кто верх одержал, подастся. Иначе ему не выжить. Но сейчас ему и смотреть не нужно. Твой дед всех обскакал: золотую гривну у князя получил, добычу великую взял. Пимен теперь язык прикусит.

— А что вы все: Пимен да Пимен?

— Он — десятник, и в его десятке, почитай, никогда меньше пятнадцати человек и не было. Было и двадцать одно время, и почти все — родственники. А еще у него в десятке всегда все самое лучшее и дорогое: и кони, и оружие, и доспех. Он даже в обоз свои телеги и холопов ставить пытался, но Бурей выгнал. И народ у него: Степан-мельник с сыновьями, братья Касьян и Тимофей, которые все кожевенное и шорное дело в селе держат. И у каждого сыновья уже ратники. А еще Кондрат с двумя братьями, у которого больше всех в селе холопов. Лето-то все в поле, а зимой и бондарным делом занимаются — и корзины плетут, и короба делают, мешки еще шьют, рогожи плетут, много чего всякого. И у них сыновья взрослые. Все между собой детей переженили, а у самого Пимена брат Семен на дочке старосты женат.

— Дед рассказывал, — вспомнил Мишка, — что был такой полусотник. Он тоже всех своих людей родством повязал, а потом взбунтовался и увел полусотню из Ратного, только его на Волыни убили.

— Не, эти никуда не уйдут, — убежденно возразил Афоня, — у них тут хозяйство, мастерские, земля, холопы. Они хотят здесь хозяевами быть! Пимен все намекал, что хорошо бы полусотничество восстановить, Корней не дал. Потом, когда твоего деда покалечило, Пимена сотником выкрикнули, но старики, кто с серебряными кольцами, не согласились. Не то чтобы Данилу так любили, но лишь бы не Пимена, понимают, что он сотню из воинов в торгашей превратит. А когда нас на той переправе чуть не перебили всех, десяток Пимена уцелел. Даже троих утопших вытащили и двоих откачать сумели. Тут-то они Данилу и спихнули, а нового сотника все избрать не могли. Переругались все, чуть до оружия не дошло. Пимен к погостному боярину с подарками съездил, но кто ж знал, что тот Корнея приятель старинный? Я вот только вчера от Илюхи и услышал. Собирался Пимен и в Туров — князю челом бить, да Корней раньше успел. Вот такие у нас дела, Михайла. В книгах ученых про такое есть чего-нибудь?

— Есть, и очень много.

— И чего?

— Не выйдет у Пимена ни хрена. Если они уже сейчас между собой собачатся, то им с дедом не справиться: наш-то род — все заедино. А теперь род еще и увеличится, и холопов прибавится.

— Да-а-а, глава в роду один должен быть, — согласился Афоня.

«Как хорошо, что ЗДЕСЬ пока дерьмократов нет. Сейчас бы начали про общечеловеческие ценности балаболить да сотника на референдуме выбирать. Сотенную казну разворовали бы, между собой перегрызлись… Тут нам и кирдык. Первый же наезд с Волыни или из Полоцка, и нету Ратного».

Откуда-то с озабоченным видом вывернулся Илья:

— Афоня, ты идти можешь?

— Илья, у меня же ключица сломана, а не нога.

— А хоть бы и хрен прищемлен! Бывает, в ухо ранен, а на ногах не стоит. Пошли тогда — сотник всех собирает.

«Итак, имеются три группировки: «начальник транспортного цеха» Бурей, сексуальный маньяк и угребище жуткорылое, который гарантированно поддержит победителя, но сам в драку не полезет, «лоббист» нарождающейся буржуазии Пимен, мечтающий о военной карьере, но постоянно обламывающийся, потому что не любим ветеранами, и, наконец, командующий вооруженными силами Корней Агеич Лисовин. К командующему примыкают представители военно-промышленного комплекса в лице Луки, Лавра, и кто у нас еще оружейным делом занимается? А администрация в лице старосты Аристарха куплена предпринимателями, но боится силовиков. Блин, и это двенадцатый век? Как домой вернулся!

Дед обошел соперников на вираже, вырвался вперед и продолжает наращивать преимущество. Какие ответные меры могут предпринять противники? К международной общественности не обратишься, к гражданскому обществу не апеллируешь, в СМИ не заклеймишь. Обвинения в тоталитаризме или создании военной хунты вообще не катят. Что же еще? Акты гражданского неповиновения? Ерунда. Закон и обычай на стороне сотника, тем более утвержденного верховной властью. Передача власти в руки гражданской администрации? Бред. Дед местный «Белый дом» — подворье старосты — раскатает по бревнышку — и будет в своем праве.

Что там у нас еще есть в арсенале либеральной интеллигенции и зарождающейся буржуазии? Вооруженное восстание? Самоубийство. Терроризм? Гм, пока не в моде, но, если не ошибаюсь, примерно через полвека именно таким образом разберутся с князем Андреем Боголюбским. Донос? А вот это — всегда пожалуйста! Настучать князю или епископу наши деятели могут вполне. Князю «не до грибов», вот-вот под самим кресло заелозит, а у епископа реальной власти — кот наплакал. Илларион, во славу Божью, кости переломал, ниспошли ему, Создатель, инвалидность за усердие, а Феофан… возможностей Феофана я не знаю. Пожалуй, вполне актуальным становится создание собственной службы безопасности. Опомнитесь, сэр, вы и ГБ — вещи несовместные! Я и сам так думал, но пакостить будут исподтишка, и других средств противодействия я не знаю».

* * *

Илья и Афанасий вернулись и молча стали устраиваться в санях. Оба были мрачнее тучи.

— Илья, что случилось? — поинтересовался Мишка.

— Андрюху казнили, — мрачно поведал обозник.

— Какого Андрюху?

— Плясуна.

— Погоди, как казнили, за что?

— Мечом голову снесли. Аким, тряпка гнилая, только с третьего раза отрубил. Теперь рыдает, как баба. На хрена такого десятником выбрали?

Мишка припомнил Акима — молодого еще мужика, которого дед отстранил от командования десятком. Вроде бы хлюпиком тот не выглядел. Но рубить голову собственному товарищу… А Андрюху Плясуна любило почти все село, особенно девки. Прозвищу своему он вполне соответствовал, по праздникам, пускаясь в пляс, выделывал такие коленца… Только с третьего раза… Брр, даже представить жутко.

— За что его, Илья?

— Складень следы посмотрел. Да там и так, без Складня, понятно: лазутчики сначала мимо Андрюхи Плясуна прошли — лучше бы убили, паскуды, — потом уже к нам. Ты, кстати, не только лук тому попортил, там на снегу еще и кровь была.

— И Акима заставили…

— А иначе его самого. Обычай не обманешь: проспал ворога на страже — смерть. Твой человек на страже уснул, тебе и казнить, а не хочешь, тогда тебя самого.

— С-сучье вымя! — ругнулся молчавший до этого Афанасий. — Владана совсем свихнется: сначала