Петька сбил-таки его плечом с ног и сам повалился сверху. Мишка матюкнулся от острой боли в раненой ноге, вывернулся из-под Петра, сел и снова размахнулся костылем. Теперь потолок не помешал, замах получился, и Петька еле успел прикрыть голову рукой.
Хрясь!
— А-а-а!
В горницу ввалились какие-то бабы, Петька блажил дурным голосом, но Мишку все это уже не интересовало. Он держался обеими руками за ногу и скрипел зубами от боли, чувствуя, как постепенно намокает кровью штанина.
— Так… Что скажешь?
Дед сидел за столом, барабаня пальцами по столешнице, Мишка — в углу на лавке, привалившись спиной к стене и вытянув вдоль лавки свежеперевязанную ногу.
— Я тебе велел: уймись. А ты что? Вторую руку брату сломал! Ты что, и правда бешеный?
— Холопа Роськи больше нет, есть вольный человек Василий. — Мишка не чувствовал за собой никакой вины и не собирался каяться. — Воля ему в церкви объявлена. Того, кто назовет его рабом, Василий вправе убить, и виры с него за это не будет. Я Петьку предупредил, он не внял, нагрубил и приказу не подчинился. На нем три вины, и пусть радуется, что только рукой поплатился.
— Так… Кхе…
Дед снова забарабанил пальцами по столешнице.
— И что дальше? — Дед не выглядел рассерженным, скорее хотел что-то выяснить для себя. — Как ты с ним теперь будешь?
— Если не повинится, отлуплю еще раз. Подожду, пока с рук лубки снимут, и отлуплю.
В приоткрывшуюся дверь просунулась голова Роськи.
— Господин сот…
— Пошел вон! — беззлобно шуганул его дед.
Дверь захлопнулась.
— А если и тогда не повинится? — снова обратился Корней к внуку.
— Еще отлуплю. И так до тех пор, пока либо толку добьюсь, либо Никифор приедет. Отправим Петьку домой: упертые бараны к учебе непригодны.
— Значит, крестник дороже брата?
— Не в этом дело, деда. Я — старшина «Младшей стражи», Петр — десятник, мой подчиненный. Он проявил неповиновение в присутствии других ратников «Младшей стражи» и должен был быть наказан.
Дверь снова открылась, в горницу вошла мать.
— Батюшка…
— Уйди, Анюта, разговор у нас.
— Батюшка, ну подрались мальчишки, не серчай…
— Анька! Христом Богом прошу: уйди! Не доводи до греха.
Мать немного потопталась, хотела что-то сказать, передумала и вышла.
— Ты хоть понимаешь, что это на всю жизнь?
— Что, деда?
— Роська. Преданнее, чем он, у тебя пса теперь не будет, но и тебе от него уже не избавиться. Ты давеча спрашивал: чего я с Данилой вожусь… лет пятнадцать назад я за него вот так же хлестался, как ты за Роську. Не спрашивай: «Почему?» — тебе этого знать не надо. Теперь он десятник без десятка и сам народ не соберет. Придется мне.
— Понимаю, деда. Знаешь, был у франков такой человек Антуан де Сент-Экзюпери. Философ и воин, погиб на войне. Так вот он в одной своей книге написал: «Мы в ответе за тех, кого приручили».
Дверь снова отворилась, в горнице нарисовалась Юлька и с порога заявила:
— Мне Мишкину ногу глянуть надо!
— Гляди. — Дед качнул головой в Мишкину сторону.
— Минька, болит?
— Терпимо.
— Не дергает?
— Нет.
— Точно не дергает?
— Точно.
— Повязка не промокла?
— Не чувствую, вроде нет.
— Надо все-таки посмотреть, — не удовлетворилась допросом Юлька.
— Смотри.
Пока Юлька исполняла (или делала вид?) свой лекарский долг, дед сидел задумавшись, потом неожиданно спросил:
— Михайла, кхе, как, говоришь, его звали?
— Антуан де Сент-Экзюпери.
— Не запомню. Жаль. Юлька, что там с Петрухой?
— В лубках весь, — недовольно проворчала лекарка. — Ноет. В нужник, говорит, самому не сходить.
— Кхе, в нужник. Мне бы его заботы. Посмотрела ногу?
— Да, все хорошо, повязка сухая, нога не горячая.
— Ступай.
— Корней Агеич…
— Ступай!
Юлька вышла, из-за закрытой двери послышалось шушуканье, явственно прозвучали слова: «Сидят, разговаривают…» «Откуда я знаю о чем?» Дед подобрал с пола Мишкин сапог, швырнул в дверь — шушуканье стихло.
— Значит, или переломишь, или выгонишь? — спросил дед, как-то очень внимательно глядя на внука.
До Мишки только сейчас дошло, что дед уединился с ним не для того, чтобы как-нибудь наказать, просто наорать и прочесть нотацию. Сотник экзаменовал старшину Младшей стражи, впервые столкнувшегося с открытым неповиновением подчиненного! И было похоже, что позиция старшины деда устраивает.
— Или подчиню, или выгоню, — твердо глядя в глаза деду, заявил Мишка. — Ломать не буду, кому он нужен сломанный?
Дед согласно кивнул и вдруг хитро подмигнул:
— Козлодуй, говоришь? Кхе! А Роську берешь на себя на всю жизнь?
— Беру, деда.
— Молодец, едрена-матрена, хоть сейчас тебе меч навешивай! Хвалю!
— За что, деда?
— За людей, Михайла, за людей. Ты думаешь, я сотней командую? Ратным повелеваю или воеводством теперь? Я людьми командую! А каждый человек…
— …это целая вселенная.
— Как?
— Каждый человек — это целый мир, и другого такого же нет.
— Да! Ты сегодня двух человек понял, судьбу их определил и на себя ответственность взял. Иной за всю жизнь этому научиться не может.
