Око за око

меня. Я получил тяжелое ранение головы. — Сильверман прикоснулся рукой к лицу. — Наверное, поэтому он и его дружки-убийцы решили, что я умер вместе со своей семьей, имеете со всеми остальными. Они ушли. Я сумел встать и добраться до Плока, он побольше Липно и расположен неподалеку. Я почти вылечился, когда немцы начали зачищать Плок. Там они убивали не всех. Некоторых, тех, кто мог работать, отправляли сюда, в Лодзь. Я оказался среди несчастных, кому выпала судьба стать их рабами. Но Бог ко мне добр, и я могу отомстить мерзавцу, уничтожившему мою семью.

— Полицейский батальон? — Анелевич посмотрел на Фридриха с нескрываемой ненавистью.

Немец всегда вел себя как солдат. Он сражался не хуже любого другого солдата, и Анелевич решил, что он из вермахта. Плохо, конечно, но он слышал, да и был знаком с некоторыми приличными парнями из немецкой армии еще до того, как появились ящеры. Они делали свою работу, и все. Но те, кто служили в полицейских батальонах…

Самое лучшее, что про них можно сказать, — это то, что они иногда убивали не всех евреев в городах и деревнях, в которых побывали. Некоторых они оставляли в живых и отправляли на тяжелые работы. И он, еврей, сражался рядом с Фридрихом, спал, делил пищу, бежал из лагеря! Его затошнило.

— Что ты можешь сказать в свою защиту? — спросил он.

Из-за того, что он делил с Фридрихом тяготы партизанской жизни, и потому, что до определенной степени был обязан ему жизнью, Анелевич не позвал вооруженных парней сразу. Он хотел услышать, как Фридрих будет оправдываться.

— Мне сказать, что я сожалею о содеянном? — пожав плечами, спросил Фридрих. — Мне это поможет? — Он снова пожал плечами, явно не рассчитывая, что кто-нибудь отнесется серьезно ко второму вопросу. Он помолчал немного. — Не могу сказать, что я страшно сожалею о случившемся. Я выполнял приказы. Офицеры говорили нам, что вы, евреи, враги рейха и вас нужно уничтожать. И потому… — Он еще раз пожал плечами.

Анелевич уже слышал подобные слова от нацистов, попавших в плен к евреям, когда помогал ящерам изгнать немцев из Варшавы. Прежде чем он успел как-то отреагировать, Пинхус Сильверман зашипел:

— Моя Йетта, мои мальчики, моя малышка были вашими врагами? Они представляли опасность для вас, ублюдков? — Он хотел плюнуть Фридриху в лицо, но промахнулся, и слюна медленно сползла по кирпичной стене пожарной станции.

— Отвечай ему! — крикнул Анелевич, потому что Фридрих молчал.

— Яволь, герр генерал-фельдмаршал! — сказал Фридрих и залихватски щелкнул каблуками. — Ты меня поймал. Вы поступите со мной так, как посчитаете нужным, как это делал я, выполняя приказы своего командования. Когда Англия сбросила на нас свои бомбы и погибло множество женщин и детей, английские летчики считали их своими врагами. И еще — прежде чем вы меня пристрелите — должен заметить, что, когда мы сбрасывали бомбы на Англию, мы тоже убивали мирных жителей. Ну, и чем я отличаюсь от пилота бомбардировщика, если не считать того, что у меня в руках была винтовка, а не целый самолет, начиненный бомбами?

— Но евреи, которых ты убивал, не сделали тебе ничего плохого, — сказал Мордехай, который уже обсуждал это с Фридрихом раньше. — Часть Польши входила в состав Германии, и некоторые евреи сражались на стороне кайзера в прошлой войне. Зачем же убивать их сейчас?

— Офицеры говорили нам, что они враги. Если бы я обращался с ними не как с врагами, кто знает, что было бы со мной сейчас? — спросил Фридрих. — И еще один вопрос, Шмуэль… если бы ты мог сделать громадный омлет из всех яиц ящеров, ты бы его поджарил, чтобы они больше никогда нас не беспокоили?

— Нам твоя нацистская болтовня ни к чему, — заявил Сильверман. — Скажи мне вот что, нацистский подонок, что бы ты стал делать, если бы нашел человека, убившего твою жену и детей? Что бы ты сделал, если бы оказалось, что он даже не помнит, как убил их?

— Я бы прикончил ублюдка, — ответил Фридрих. — Но я ведь всего лишь нацистский подонок и в жизни не разбираюсь. Сильверман посмотрел на Мордехая.

— Ты его слышал. Он сам себя приговорил — если бы он этого не сделал, я бы ему помог.

Фридрих тоже взглянул на него, словно хотел сказать: «Мы вместе сражались, а теперь ты собираешься меня убить? Ты ведь давно знал, кто я такой — по крайней мере частично. Ты же сознательно от себя отталкивал это знание, чтобы мы не вцепились друг другу в глотки?»

— Фридрих, — вздохнув, проговорил Анелевич, — я думаю, нам нужно пойти на рыночную площадь Балут.

На площади располагался не только рынок; там находились административные учреждения лодзинского гетто. Кто-нибудь наверняка узнает Мордехая Анелевича. Не исключено, что это поможет Фридриху. Впрочем, другим наверняка захочется открыть его настоящее имя Хаиму Румковскому — или ящерам.

— Значит, ты тоже решил сказать им, что меня нужно повесить? — поинтересовался Фридрих.

— Нет, — ответил Анелевич.

Пинхас Сильверман издал сердитый стон. Не обращая на него внимания, Анелевич продолжил:

— Сильверман расскажет о том, чем ты занимался до появления ящеров. А я — о том, как ты себя вел после их прихода, точнее все, что мне известно. Чаша весов должна склониться…

Фридрих рассмеялся ему в лицо.

— Неужели ты думаешь, что сейчас, когда обстоятельства изменились, когда евреи смогли поднять голову, меня ждет что-нибудь хорошее?

— Мы верим в понятие, о котором вы, нацисты, вероятно, никогда не слышали. Это справедливость, — ответил Анелевич.

— Чушь собачья, — сказал Фридрих. — Итак, именем справедливости ты собираешься…

Не договорив, даже не изменив направления взгляда, он ударил Анелевича в живот и побежал.

— Уф! — выдохнул Мордехай и сложился пополам.

«Проклятье», — подумал он, пытаясь набрать воздуха в непослушные легкие. Возможно, Фридрих и начинал свою карьеру в полицейском батальоне, но с тех пор он стал настоящим солдатом и партизаном — со всеми вытекающими последствиями. Враг не должен знать, что ты собираешься сделать в следующую минуту, — первый пункт в списке необходимых умений хорошего солдата и партизана.

Однако немец не взял в расчет Пинхаса Сильвермана. Еврей из Липно с громким криком «нацистский убийца!» бросился вслед за ним. Анелевичу удалось встать на колени в тот момент, когда Сильверман догнал Фридриха и повалил на землю. В этой схватке у Сильвермана шансов не было, но раньше чем Фридрих избил его до потери сознания, появились вооруженные пистолетами люди и громко приказали им прекратить драку.

Сильверман, задыхаясь, изложил им свою историю. Один из вооруженных парней задал Фридриху короткий вопрос:

— Ну?

— Да, — так же коротко ответил Фридрих.

Два выстрела прозвучали одновременно. Прохожие, которые не знали, что происходит, испуганно закричали. Сильверман разрыдался. От радости или ярости? Или его охватила печаль, оттого что еще одна смерть не вернет его уничтоженную семью? «Наверное, он и сам не знает», — подумал Анелевич.

— Слушай, Арон, давай избавимся от этих отбросов.

Парни схватили Фридриха за ноги и потащили тело прочь. На асфальте осталась кровавая дорожка.

Мордехай медленно поднялся на ноги. Он еще не мог толком разогнуться; Фридрих отличался огромной силой, и удар получился безжалостным. Он был хорошим спутником, но если знать, чем он занимался… Анелевич покачал головой. Немец, возможно, получил по заслугам, но если бы все люди, заслужившие смерть за свои поступки во время войны, неожиданно попадали замертво на землю, в живых осталось бы так мало, что даже Ной не смог бы снарядить свой ковчег. А мир перешел бы к ящерам, у которых руки тоже по локоть в крови.

Анелевич покачал головой и медленно, тяжело побрел по улице. Он снова остался совершенно один.