Когда Русси подошел к прилавку, все посторонние мысли отошли на второй план — сейчас еда была самым главным. Он протянул продавцу мешок и сказал:
— Десять килограммов картошки, пожалуйста.
Парень у прилавка взял мешок, наполнил картошкой и поставил на весы. Ровно десять — вот что значит практика! Однако прежде чем отдать Мойше его покупку, он спросил:
— Чем будете расплачиваться? Купоны ящеров, марки, злотые, рамковы?
— Рамковы.
Русси вытащил из кармана пачку купюр. Паренек, что привез их из Варшавы в Лодзь, снабдил его таким количеством денег, что, казалось, их хватит, чтобы набить матрас. Мойше считал себя богачом, пока не обнаружил, что местная валюта практически ничего не стоит.
Продавец картофеля поморщился.
— Если так, с вас четыреста пятьдесят.
В польских злотых — второй с конца по шкале значимости валюте — картошка стоила бы в три раза меньше.
Русси начал отсчитывать темно-синие двадцатки и сине-зеленые десятки, в верхнем левом углу которых красовалась Звезда Давида, а по всему полю шли водяные знаки с изображением маген-доида. На каждой банкноте имелась подпись Рамковского, отчего и пошло их насмешливое прозвище.
После того, как Мойше протянул продавцу деньги, тот принялся их снова пересчитывать. И хотя все сошлось, вид у него был явно недовольный.
— В следующий раз приходите с настоящими деньгами, — посоветовал он. — Не думаю, что мы еще долго будем брать рамковы.
— Но… — Русси показал на огромные портреты еврейского старейшины.
— Он может делать все, что пожелает, — ответил продавец. — Но рамковы годятся только для того, чтобы задницу подтирать, что бы он там ни говорил.
Парень выразительно пожал плечами, и Русси отправился домой. Они поселились на углу Згиерской и Лекарской, всего в нескольких кварталах от колючей проволоки, отгораживающей гетто Лодзи… или Лидсманштадта — так нацисты называли город, когда присоединили Польшу к владениям Рейха.
Большая часть проволоки оставалась на месте, хотя кое-где в ней зияли огромные дыры. В Варшаве бомбы ящеров разрушили стену, которую построили немцы. Она очень походила на военное укрепление — в отличие от простой колючей проволоки. Впрочем, здесь все совсем не так просто. Рамковский может хозяйничать и устанавливать свои порядки в гетто — так заявил продавец картошки. Он явно хотел продемонстрировать презрение, но, сам того не желая, сказал чистую правду. У Мойше сложилось впечатление, что Рамковскому нравится обладать властью — пусть и на совсем крошечной территории.
Ладно, по крайней мере, есть картошка, которой вполне достаточно, чтобы нормально существовать. В лодзинском гетто евреи голодали так же жестоко, как и в варшавском, может быть, даже сильнее. Они по-прежнему поражали своей худобой и болезненным видом, в особенности по сравнению с поляками и немцами, составлявшими остальное население города. И, тем не менее, они больше не страдали от недоедания. По сравнению с тем, что было год назад, их жизнь заметно изменилась. Казалось, произошло чудо.
Русси услышал, как у него за спиной застучала колесами по мостовой телега, и отошел в сторону, чтобы ее пропустить. Телега была нагружена диковинными предметами, сплетенными из соломы.
— Что это такое? — спросил Русси у возницы.
— Вы, наверное, недавно у нас в городе, — мужчина натянул вожжи и притормозил, чтобы перекинуться с прохожим несколькими словами. — Вот везу ботиночки, чтобы ящеры не морозили свои цыплячьи лапки каждый раз, когда им приходится выходить на снег.
— Цыплячьи лапки — здорово! — обрадовался Русси. Возница ухмыльнулся.
— Как только я вижу сразу нескольких ящеров, мне на ум приходит витрина мясной лавки. Так и хочется пройтись по улице с криком: «Суп! Покупайте все, что нужно, на суп! Заходите, не пожалеете!» — Неожиданно он сказал уже серьезнее. — Мы делали соломенную обувь для нацистов перед тем, как прилетели ящеры. Пришлось только изменить форму и размер.
— Намного лучше работать на себя, а не на какого-нибудь господина, — печально проговорил Мойше; его руки еще не забыли, как ему пришлось шить форменные брюки.
— Да, конечно, лучше. Разве может человек не дышать? Нет! — Возница закашлялся. «Туберкулез», — поставил диагноз Русси, который помнил все, чему его учили на медицинском факультете. А его собеседник тем временем продолжал: — Наверное, так и будет, когда явится Мессия. А сегодня, незнакомец, я учусь радоваться малому. Моя жена больше не вышивает маленьких орлов для типов из Люфтваффе, холера их забери, и я уже счастлив.
— Да, конечно, это замечательно, — согласился с ним Мойше. — Но недостаточно.
— Если бы Бог решил посоветоваться со мной, когда занялся сотворением мира, я уверен, что сумел бы лучше позаботиться о Его народе. К сожалению, складывается впечатление, что Он был занят чем-то другим.
Снова закашлявшись, возница дернул за поводья, и телега покатила дальше по улице. Теперь, по крайней мере, он имел право покидать гетто.
Дом, в котором жил Русси, украшали очередные плакаты с изображением Рамковского. Под его морщинистым лицом стояло всего одно слово — РАБОТАЙТЕ — на идише, польском и немецком языках. Старейшина надеялся, что трудолюбивые евреи Лодзи станут настолько незаменимы, что немцы перестанут отправлять их в лагеря смерти. У него ничего не получилось: нацисты вывозили евреев из Лодзи до того самого дня, пока их не прогнали ящеры.
«Интересно, знал ли об этом Рамковский?» — подумал Русси.
Кроме того, он не понимал, зачем Рамковский так активно виляет хвостом перед ящерами, если знает, что сотрудничество с нацистами не принесло его народу ничего, кроме несчастий. Может быть, он не хотел терять призрачную власть, которой обладал, будучи старейшиной. Или просто не мог вести себя иначе с могущества-ми господами. Ради него самого, Русси надеялся, что верно второе.
Годы недоедания и недели, проведенные взаперти, взяли свое — Мойше с трудом поднялся на четвертый этаж и, тяжело дыша, поставил мешок с картошкой возле своей двери. Подергал за ручку. Закрыто. Он постучал. Его впустила Ривка, а в следующее мгновение на него налетел маленький смерч в тряпочной кепке и обхватил за колени.
— Папа, папа! — вопил Ревен. — Ты вернулся!
С тех самых пор, как они покинули свой бункер — где все время проводили вместе, спали и бодрствовали — Ревен нервничал, когда Мойше уходил из дома по делам. Впрочем, похоже, он начал постепенно привыкать к новой жизни.
— Ты мне что-нибудь принес? — спросил он.
— Извини, сынок, сегодня ничего не принес. Я ходил за едой, — ответил Мойше.
Ревен огорченно заворчал, и его отец натянул ему кепку на самые глаза. Он решил, что шутка должна компенсировать отсутствие игрушек.
На рыночной площади продавалось много игрушек. Какие из них принадлежали детям, погибшим в гетто, или тем, что не вернулись из лагерей смерти? Когда радостное событие, вроде покупки игрушки для ребенка, омрачается печальными мыслями о том, почему она появилась на рынке, начинаешь нутром чувствовать,
Ривка взяла мешок с картошкой.
— Сколько ты заплатил? — спросила она.
— Четыреста пятьдесят рамковых, — ответил Мойше.
— За десять килограммов? — сердито заявила она. — На прошлой неделе я отдала всего триста двадцать. Ты что, не торговался? — Когда Мойше покачал головой, она подняла глаза к небесам. — Мужчины! Больше ты за покупками не пойдешь!
— Рамковы с каждым днем обесцениваются, — попытался оправдаться Мойше. — На самом деле, они уже почти ничего не стоят.
— Обращаясь к Ревену так, словно она хотела преподать ему полезный урок, Ривка сказала:
— На прошлой неделе торговец заявил, что я ему должна четыреста тридцать рамковых. Я
