покрыты были нежными лепестками. Бросил благоухающие цветы к ее ногам. Она радостно смеялась, глядя на него из-под темных, необычайно длинных ресниц, и вдруг сказала с милой гримаской, так ласково:
— Всю меня засыпал…
Вальдемар, забыв обо всем, принялся целовать ее. Потом она вспомнила их встречу в лесу под Слодковцами год назад:
— Я тогда нарвала цветов, еле несла. Ты назвал их тогда охапкой зелени, а меня — русалкой.
— А я был лешим, — сказал он, притянув ее к себе.
— Ох, как я на тебя была тогда сердита! Прошло одиннадцать месяцев, и как все изменилось! Через месяц тому ровно год.
— Через месяц ты будешь моей женой, через месяц мы поселимся в Глембовичах…
Вспомнив все это, Вальдемар содрогнулся:
— Она больна… а через неделю свадьба! Боже, что же могло случиться?
Он вспомнил ее радость, когда в феврале, сразу после обручения, он планировал будущее — после венчания они проведут лето в Глембовичах, а на зиму поедут в Европу, потом в Алжир и Египет. Как она радовалась! Предпочитала Глембовичи всем этим далеким странам, где еще не бывала. Каким голосом она произнесла:
— В Глембовичах…с вами…
Вальдемар сжал голову руками. Пульсирующие на висках жилки словно бы разбивали ему голову молоточками:
— Боже, что могло случиться?
…А когда он после рождественских праздников уезжал из Ручаева, она так беспокоилась, что он едет на ночь глядя — там на дороге были какие-то опасные места, рытвины, кажется… Все пытались его отговорить, но он спешил на заседание Товарищества. Только потом, уже в Глембовичах, он нашел у себя в кармане пальто маленький серебряный образок с ликом Богоматери — на тонкой цепочке, пришитый несколькими стежками к карману изнутри. Сразу понял, что это от нее. Забота невесты о нем, то, что она отдавала его под опеку Богоматери, глубоко тронула Вальдемара.
Он смотрел на раскрытый медальон с фотографией Стефы, называл ее нежнейшими именами, мысленно ласкал, привлекал к себе. Беспрестанно прохаживался по купе от окна к двери, становясь временами сам не свой от беспокойства, враждебно поглядывая на темноту за окном, словно лишь темнота эта была виной всему. Наступило светлое, благоуханное, веселое утро, когда ручаевский экипаж, привезший Вальдемара со станции, остановился перед крыльцом. Вальдемар взбежал в сани. К нему вышел навстречу пан Рудецкий, измученный, с кругами под глазами.
— Что? Как? Ей лучше? — выпалил майорат.
Пан Рудецкий глухо ответил:
— Воспаление мозга. Сегодня ей стало еще хуже.
— Боже! — охнул Вальдемар. — В чем причина? Кто ее лечит?
— Местные доктора и профессор из Варшавы.
— Когда это началось?
— В среду вечером.
Майорат яростно уставился на него:
— В среду? И вы уведомили меня только вчера, в субботу? Да почему…
— Мы телеграфировали, когда приехал профессор. Местный врач был при ней с первой минуты, — грубовато ответил Рудецкий. — Мы сделали все, что могли.
— Где она?
Ссутулившийся Рудецкий пошел впереди, указывая ему дорогу.
В салоне они встретили двух докторов. Майорат мимолетно кивнул им и пошел дальше.
В комнате Стефы, в полумраке, рядом с постелью девушки стоял варшавский профессор и слушал ее пульс. Тут же была и пани Рудецкая. Она на цыпочках подбежала к вошедшим и прошептала:
— Тс-с! Она спит…
Здороваясь с Вальдемаром, она заплакала. Профессор подошел, поздоровался.
— Как вы ее находите? — приглушенным голосом спросил Вальдемар.
— Пан майорат, не стану скрывать, дела плохи… но Бог милостив, мы делаем все, что в наших силах…
Вальдемар упал на колени у постели. Осторожно взял руку Стефы, белую, казавшуюся прозрачной, горячую, как огонь. Девушка спала, голова ее была обложена льдом, лицо горело нездоровым румянцем. Ее сухие горячие губы были чуть приоткрыты, она дышала тяжело, неровно. Всмотревшись в ее лицо, Вальдемар с величайшей осторожностью поднес к губам ее ладошку. Сердце его разрывалось, он смотрел на невесту сухими, но полными страшной боли глазами. Выбившиеся из-под ледяного компресса волосы окружали ее голову темно-золотистым венцом.
Вальдемар долго стоял на коленях, приникнув лбом к руке Стефы, слушая, как пульсируют на ней жилки, как она порой беспокойно вздрагивает.
Из забытья его вывел профессор, менявший компресс. Вальдемар затрепетал, когда открылся лоб девушки, гладкий, бледно-розовый, с прилипшими к нему мокрыми прядями. Он склонился и коснулся губами ее виска.
Потом спросил тихо:
— Она приходит в сознание?
— Крайне редко, — ответил профессор.
— Значит… так плохо?
— Весьма! Но не убивайтесь — думаю, это просто переутомление.
Он отвел майората в сторону и, странно глянув в его опечаленное лицо, спросил шепотом:
— Пан майорат, мне нужно кое-что уточнить…
— К вашим услугам!
— Ваша свадьба должна была состояться совсем скоро?
— Через неделю, восьмого июня.
— Значит, уже в ту субботу… Сегодня у нас воскресенье, значит, осталось даже меньше недели… Вы давно виделись с невестой последний раз?
— Три недели назад.
— И она была совершенно здорова?
— О да! Только… чуточку бледнее обычного. Что вы думаете о причине болезни?
Старик погладил бороду и начал неуверенно:
— Гм… Она должна была пережить сильное нервное потрясение, другой причины я просто не вижу… Болезнь протекает крайне остро, больная бредит, иные ее слова возбуждают подозрение…
— Какие слова? — поразился Вальдемар.
В этот миг Стефа шевельнулась. Мгновенно Вальдемар оказался на коленях у ее постели.
Стефа широко раскрыла глаза, затуманенные, покрытые поволокой слез, пошевелила ладонями у висков, зашептала что-то.
Вальдемар, не сводя с нее застывшего взгляда, осторожно и нежно взял ее руки в свои, произнес глухим голосом:
— Стефа, сокровище мое, жизнь моя, это я, Вальди… я пришел… Стефа…
Девушка шептала что-то.
— Что она говорит? — спросил майорат профессора.
— Беспрестанно бредит…
Вальдемар встал, наклонился, приложил ухо к губам Стефы.
— Он храбрый… его боятся… нет… нет… не хочу его убивать… — шептала девушка едва слышно.
Вальдемар выпрямился, провел ладонью по лбу:
— О чем она? Что это все значит?
Его лицо выражало неимоверную тревогу. Внезапно Стефа дернулась и громко вскричала:
— Прокаженная! Прокаженная!
Вальдемар страшно побледнел, отшатнулся, словно получив от кого-то невидимого могучий удар. В
