Соловей рассыпал жемчужные трели, словно тоскливо подыгрывал рапсодии ангелов.
Когда золотой свет солнца озарил постель Стефы, ангельская рать, шумя крыльями, поднялась в воздух и поплыла к небесам в золотистом сиянии, унося с собой чистую душу Стефы, незапятнанную, как их белоснежные перья. Вздымаясь в лазурные заоблачные выси к стопам Господа, ангельский хор, в котором звучал и голос только что покинувшей землю юной и чистой души, возносил гимн:
— Salve Regina.
Трепет охватил всех, словно улетевшие к небесам ангелы задели их краем своих белоснежных одежд.
Коленопреклоненный Вальдемар услышал голос доктора:
— Все кончено…
Он вскочил, весь в холодном поту, пораженный, страшный, не отрывая сумасшедшего взгляда от девушки, лежавшей с закрытыми глазами, словно мертвая белая бабочка.
Без единого слова, без стона Вальдемар зашатался и тяжело рухнул на пол, опершись на край постели.
Все бросились к нему, устрашенные до глубины души.
На березе пел соловей.
XXX
Но Вальдемар не потерял сознания — просто все чувства словно вдруг умерли в нем, а тело отказалось повиноваться. Он смотрел на безмолвно лежащую Стефу. Ее алые полуоткрытые губы улыбались, длинные ресницы закрытых глаз отбрасывали длинные тени на матово-бледное личико. Казалось, она безмятежно спит — так поместил на подушках ее прекрасную головку хор ангелов, забрав ее душу, как аромат цветка.
Плач супругов Рудецких, Юрека, Зоси, всех бывших в комнате не мог заставить Вальдемара пошевелиться. Стоя на коленях, опершись на край постели, словно бы одеревенев, он неотрывно смотрел на девушку исполненными безумия и тоски глазами.
Так прошел час, нескончаемый, полный рыданий, мрачный, как сама смерть.
Внезапно Вальдемар поднялся, поднял руку, отер мокрый лоб и быстро, ни на кого не глядя, вышел из комнаты.
Пан Мачей, изменившись в лице, тенью последовал за ним.
Сам нуждавшийся в опеке, он не сводил глаз с внука, тревожась за него.
Майорат вошел в отведенную ему комнату и захлопнул за собой дверь.
— Во имя Божье, открой! — нечеловеческим голосом крикнул старик.
С небывалой силой, проснувшейся в нем, он рванул запертую дверь, открыл ее и ворвался в комнату.
Вальдемар вынимал из футляра револьвер.
Старик подскочил к внуку, схватил его за руку, пытаясь вырвать револьвер, но Вальдемар быстро поднял его вверх, глаза его дико светились, он оттолкнул пана Мачея, хрипло крикнул:
— Прочь!
Он выглядел ужасно — глаза горели гневом, все лицо конвульсивно дергалось. Выпрямился со смертоносным зловеще блестевшим оружием в руке. Из его груди вырвался придушенный нечеловеческий вопль:
— Она умерла! Умерла!
Пан Мачей с душераздирающим криком бросился к ногам Вальдемара, обнимая его колени, молил:
— Не нужно! Смилуйся! Не убивай меня! Ее смерть — кара для меня, это я проклят, а ты живи! Живи!
Вальдемар посмотрел на него, словно не понимая.
Вбежала панна Рита, молниеносно оценила происходящее и кинулась к ним, но опоздала — увидев ее, майорат торопливо поднял револьвер к виску, нажал на спуск.
Грохнул выстрел.
Дрожавшая рука и спешка спасли Вальдемара — пуля пролетела возле его головы и ударила в стену.
Панна Рита с неженской силой вырвала револьвер.
Он яростно бросился на нее, пытаясь отобрать оружие, но Рита выбросила револьвер за окно, перехватила руку Вальдемара, прижала к губам. Глаза ее смотрели умоляюще.
Старик скорчился у ног внука, рыдания раздирали его грудь:
— Вальдемар! Прости меня! Это я проклят! Меня настигло мщение! Вальди, единственный мой, жизнь моя, смилуйся!
Вид его был столь ужасен, что панна Рита закрыла глаза.
Боль, звучавшая в рыданиях старца, проникла все же в сердце Вальдемара.
— Дедушка… встань… — сказал он глухо.
Панна Рита помогла ему поднять старика. Он упал в объятия внука.
Сухие глаза Вальдемара горели отчаянием. Он тяжело рухнул в кресло, спрятал лицо в ладонях:
— Боже мой! Боже! Боже!
Казалось, в этом стоне звучат весь ужас и печаль мира.
Пан Мачей остался с ним, панна Рита тихо вышла, задержав в дверях испуганных выстрелом родителей Стефы.
Вальдемару казалось, что перед ним разверзлась пропасть, казалось, что душа его умерла, и он не мог плакать, не мог горевать. Голову его словно пожирал огонь, а в сердце стоял такой холод, словно вся владевшая им боль и печаль заморозила кровь в его жилах.
Проходили часы, а он оставался в том же положении, неподвижный, немой, страшный.
Пан Мачей и доктора не отходили от него.
Панна Рита, взяв в помощь одного из соседей, доброго знакомого Рудецких, рассылала печальные телеграммы.
Пан Мачей, угадывая желание майората, телеграфировал в Глембовичи, чтобы прислали цветы. Другую телеграмму отправил в Слодковцы дочери, потом вместе с паном Рудецким занялся приготовлением к похоронам.
…В субботний вечер в Слодковцах сидели за ужином пани Идалия, княгиня Подгорецкая, Люция, Брохвич, пан Ксаверий и даже управитель Клеч.
С тех пор, как врач княгини уехал в Ручаев, души всех переполняла тревога. От пана Мачея и Риты не было никаких вестей. Княгиня переживала очень тяжелые минуты. Не в силах выдержать одиночества в Обронном, она переехала в Слодковцы. Неуверенность владела всеми. Люция бродила как во сне. Одна только пани Идалия успокаивала княгиню, не теряя надежды.
Наступала благоуханная ночь. В парке пели соловьи, с озера доносился писк крачек. Угрюмо державшийся Брохвич распахнул в столовой все окна и ходил вдоль них, молча, беспокойно.
В соседней комнате тихо перешептывались слуги, охваченные той же тревогой.
Приближалась полночь, когда в комнату к ним вошел ночной сторож, ведя за собой посыльного с почты. Слуги окружили его, Яцентий молча выхватил у него телеграмму и побежал в столовую.
— Депеша! — крикнул Брохвич.
Дрожащей рукой он схватил телеграмму и разорвал ленточку.
Пани Идалия, Люция, пан Ксаверий, Клеч поднялись с мест. Княгиня осталась в кресле, не в силах встать.
Брохвич прочитал одним духом:
«Стефа скончалась сегодня утром. Похороны в среду. Опасаюсь за Вальдемара. Приезжайте.
Мачей».
— Боже милосердный! — охнул Брохвич, и телеграмма выпала у него из рук.
В глухой тишине внезапно раздался крик Люции. Стоявший у дверей Яцентий громко заплакал и выбежал в другую комнату. Перепуганные слуги столпились вокруг него, а он взвыл:
— Паненка… умерла!
Начался общий плач и причитания.
