трехлинейной лампы. При этом Наташе почему-то представилась обложка книги, на которой набриолиненный красавец, встав на одно колено, протягивал роскошный букет прекрасной девушке с длинными распущенными волосами.
Тут Наташа потеряла контроль над собой. Накопившийся груз страхов, обид и отчаяния заставил ее забыть об осторожности, с которой она жила последние годы.
– Ключ я вам не отдам! А к управдому с утра схожу, пусть вызовет, кого следует, и составит опись и акт, чтобы все было как положено. Если надо в музей, пусть отправляют в музей, но чтобы все по закону!
– Ну, смотри, хочешь, чтобы все по закону? – угрожающе прищурив глаза, сказала Марина Яковлевна, – будет тебе закон. Пошли, – бросила она своим спутникам.
Когда дверь за ними захлопнулась, Наташа почувствовала такую слабость, что еле дотащилась до своей комнаты. Там она с трудом открыла банку сгущенки, достала из-под старой ватной бабы еще теплый чайник, развела в стаканах сгущенку, себе чайную ложечку, а Васе две столовых, дала сыну яблоко, легла на кровать и провалилась в сон. Спала она часа два. Когда проснулась, за окнами было уже совсем черно. Вася за столом при свете стеариновой свечи читал какую-то книжку. Наташа вспомнила, что она оставила лампу в комнате Надежды Борисовны, да и закрыть комнату забыла. Сходив за лампой, она задумалась, не забрать ли у Ильдара то, что она ему оставляла, но решила отложить это до утра, тем более, что она и в самом деле решила пойти к управдому и узнать у него, что делать с тем, что осталось от Надежды Борисовны. Она растопила печку, разогрела дневную кашу, добавив в нее немного тушенки. Чтобы еда не остывала быстро, они теперь ели прямо из небольшой плоской кастрюльки, в которой Наташа и готовила. Когда ели, она ложкой делила еду пополам символической линией, но постоянно подталкивала в Васину сторону кусочки от своей половины, стараясь сделать это незаметно для него.
Впервые за последние три месяца она почувствовала, что сыта, а Вася даже не доел то, что было придвинуто к его краю. После еды сын быстро уснул, а Наташа еще долго сидела возле угасающей печки. Мысли ее перескакивали с одного на другое. Последнее время она редко вспоминала о довоенной жизни, а сегодня что-то нахлынуло. Господи, как ей хотелось вернуть те дни, когда она с мужем и маленьким сынишкой на местном поезде, шедшем вдоль берега Финского залива, добирались в воскресенье до Комарово. Там купались, собирали ягоды и грибы. Двухлетний Вася не дотягивался до высоко висящих ягод малины, и отец наклонял к нему ветки, чтобы тот сам мог рвать ягоды. Могучие сосны возносили свои темно- зеленые кроны так высоко, что казалось, они упираются прямо в бледно-голубое летнее северное небо. Редкий бор, почти без подлеска, был устлан мхом и насквозь пронизан ясно видимыми солнечными лучами. Там было тихо и спокойно-торжественно, как в пустом храме, когда служба закончилась и народ разошелся.
Спазм сжал горло, слезы с тихим шелестом закапали на рукав. Она плакала и не могла остановиться, как будто навсегда прощалась с теми далекими спокойными счастливыми днями. Приподняв край тулупа, под которым спал сын, она осторожно легла рядом с ним, обняла и, наконец, успокоившись, уснула.
Разбудило ее повторяющееся отрывисто-требовательное звяканье дверного звонка. Спросонок она долго искала спички, было еще совсем темно. Наконец зажгла лампу, подошла к двери.
– Кто там?
– Откройте, милиция!
Наташа удивилась, неужели Марина Яковлевна все-таки сама в милицию или к управдому обратилась, но дверь открыла спокойно. В квартиру вошли три незнакомых милиционера и трое штатских, в одном из которых она узнала управдома, в другом – вчерашнего профессора, а в третьем – дворника Ильдара. Наташа совсем успокоилась и даже мысленно пожурила себя слегка, за то, что подумала плохо о Марине Яковлевне, но тут один из милиционеров, видимо главный, сказал:
– Вы Бурыкина Наталья?
– Да, я.
– Вы арестованы. Сейчас у вас будет произведен обыск. Где ваша комната?
– Вот, но у меня сын спит, он еще маленький. Но я не понимаю, в чем дело?
– Значит, поднимайте сына. Мы ждать, пока он вырастет или выспится, не можем. Жуков, Ковалев, начинайте обыск. А комната Азаровой Надежды Борисовны где? И ключи дайте от ее комнаты, от вашей и от квартиры.
– Но объясните же, в чем дело? Я ни в чем не виновата! Вы, наверное, ошибаетесь!
– Поедете с нами после обыска, следователь все объяснит, а я не уполномочен. Понятые, – кивнул он управдому, старавшемуся не встречаться взглядом с Наташей, и вчерашнему профессору, тоже не поднимавшему глаз, – пройдемте на время обыска в ее комнату.
Наташа с лампой в руках прошла вперед, осторожно разбудила Васю, который спросонья тер глаза кулаками, стараясь одновременно разглядеть заполнивших комнату людей. Двое из них, взяв лампу, начали почему-то рыться во всех ящиках шкафа и комода.
– Мам, а чего они ищут?
– Не знаю, сама ничего не понимаю. Да, Вася, тебе, наверное, какое-то время придется пожить без меня. Но я вернусь, обязательно, ты слышишь? – Она обняла сына, и слезы опять покатились из ее глаз, как мелкие горошины.
– Вот они, фальшивки немецкие! – торжествующе воскликнул один из милиционеров, доставая из ящика стола две хлебных карточки.
Понятые, прошу подойти, – сказал главный. Сейчас будет составлен протокол, подпишитесь.
Наташа, улучив момент, осторожно боком переместилась к Ильдару, стоявшему в темноте позади всех.
