Расшифровывая сообщение Зороха, я много думал о Встрече. Вся стратегия расшифровки основывалась на том, чтобы сначала понять, как произошла Встреча.
Я не пользовался, как обычно, информацией, отбираемой машинами. Все, что когда-либо писали о предполагаемой Встрече, я прочел сам. Фантастика, гипотезы, отчеты о дискуссиях, исследования астробиологов — я читал все, хотя на это ушло много времени. Не помню уже, когда в нагромождении фактов и контрфактов, догадок и контрдогадок появилось что-то похожее на систему.
Сейчас я могу сформулировать свою мысль достаточно четко:
Когда-то Земля представлялась центром Вселенной, и человек считался единственным разумным существом — не было даже самой проблемы Встречи. С развитием науки люди поняли, каково в действительности место, занимаемое Землей в безграничной Вселенной. Но такова уж инерция мышления — мы все еще думаем, что к нам должны прилететь, нас должны искать, нам должны посылать сигналы…
Мы знаем, что Земля — не центр мира. И все-таки мы хотим оставить себе (здесь-то проявляется инерция мышления) если и не главную, то равную роль. На этом построены все гипотезы. В идеале нам видится Великое Кольцо миров, соединенных радио- или оптической связью. В расчете на это мы планируем исследования — от первого радиопоиска по проекту ОЗМА до строительства Большого Солнечного Излучателя на Меркурии.
Почему же нам не удалось поймать сигналы чужих цивилизаций? Самый естественный ответ: их нет, этих сигналов. Цивилизации есть, возможность посылать сигналы тоже есть, но они
Эту предельно простую мысль заглушают остатки геоцентристских представлений: как так, ведь мы ищем, мы прикладываем к этому все усилия, значит, и нас должны искать…
Тусклое красноватое солнце поднималось над горизонтом, когда Зорох опустил планер на невысоком холме у самой границы Круга.
Граница отчетливо просматривается на восстановленных снимках. Вдоль нее стелется бурый дым: какая-то сила не пускает его в пределы Круга. Зорох сделал два удивительных снимка: узкий лавовый поток доходит до границы, резко сворачивает и течет вспять — снизу вверх.
Круг имел непроницаемые границы, и все-таки Зорох нисколько не сомневался, что его пропустят: на планере смонтировано колесное шасси, рассчитанное на движение по гладкой поверхности Круга. Казалось бы, что стоит сначала проверить: пойти и самому перешагнуть через границу. Столкновение планера с незримым ограждением Круга могло привести к катастрофе. Но Зорох забрался в планер, и машина медленно пошла к Кругу.
Телепередатчик Зорох оставил у границы. Сделал он это не из предосторожности, а только для того, чтобы со стороны зафиксировать въезд в пределы Круга. Снимки сильно испорчены, но все-таки можно разглядеть, как тяжелый планер, раскачиваясь, катится с холма вниз.
Планер беспрепятственно, даже с некоторой торжественностью пересек границу. Потом Зорох остановил машину и вернулся за телепередатчиком. Он укрепил камеру передатчика на планере, под крылом, и она начала делать снимки с интервалами в пять секунд.
Круг мог оказаться каким-то естественным образованием. Вначале я не исключал такой возможности. Но, изучая первые снимки, сделанные в пределах Круга, я понял, что Круг — это сложная машина, созданная высокоразвитой цивилизацией.
Впрочем, Зорох ни разу не говорит «машина». Он называет это «Порт Каменных Бурь». И тут же поясняет, что Порт похож на стеклянное плато. Бегло, очень бегло рассказывает об этом Зорох!.. А на снимках Порт Каменных Бурь кажется металлическим. Один снимок удалось реставрировать почти полностью: до горизонта простирается идеально ровная поверхность, матово отсвечивающая в косых лучах красного солнца. Зорох, однако, говорит, что поверхность Порта прозрачна. Там, в зеленоватой глубине, что-то непрерывно перемещалось, всплывали и таяли призрачные, мерцающие тени…
Почти пятьдесят часов (на Химере это четверо суток) планер оставался у границы Порта. Здесь не было «химеротрясений», и Зорох, вероятно, думал только о Встрече. На то, что происходило за пределами Порта, он не обращал внимания. Он не убрал планер, когда с гор устремилась, сметая все на своем пути, лавина камня и пепла. Лавина докатилась до самой границы. Почти отвесно взметнулся двухсотметровый кипящий вал — и мгновенно застыл, остановленный невидимым ограждением.
Прождав пятьдесят часов, Зорох отправился в глубь Порта. Машина, быстро набирая скорость, бежала по зеркально гладкой поверхности.
Зорох искал «братьев по разуму».
Примечательная деталь: автомат, управляющий телекамерой, раньше Зороха понял, что суматошная гонка ничего не даст. Камера была установлена под крылом планера и сначала включалась каждые три минуты. Автомат постепенно увеличивал промежутки между снимками, а затем вообще прекратил съемку.
5
Сообщение с «Дау», эти семьсот сорок метров засвеченной пленки, я получил после того, как был проделан комплекс обычных реставрационных процессов. Уже тогда можно было — хотя и в самых общих чертах разобраться в некоторых снимках. Хуже обстояло дело с восстановлением звука — наиболее ценной части сообщения (большинство снимков сделано автоматом, а звукозапись — это сказанное самим Зорохом). Мы быстро исчерпали немногие имеющиеся у нас дополнительные средства реставрации.
Мне оставалось вновь и вновь слушать запись. Работа в высшей степени однообразная: раз за разом прокручивается лента — гул, треск, свист. Варьируешь скорость, громкость, корректируешь тон, подбираешь звукофильтры, и вот сквозь плотную завесу шума прорывается слово. Одно слово, которое чаще всего ничего не дает…
И все-таки нужно расшифровывать наугад десятки, сотни слов. В конце концов находишь ключевые слова и догадываешься, что записано до них или после них. Возникают предположительные фразы, протянутые, как редкий, часто рвущийся пунктир, сквозь всю запись.
Работа требовала тишины. Нужно было неделями жить в тишине, постепенно обострявшей слух. Я перебрался в Забайкалье, в маленькую лабораторию, расположенную на дне заброшенного рудного карьера. Здесь, на километровой глубине, была почти абсолютная тишина.
Террасы карьера, заросшие серебристой травой, круто уходили вверх, и только в полдень где-то в безмерной синей высоте ненадолго появлялось солнце. Место было диковатое и по-своему интересное. Добычу руды прекратили лет сорок назад. Потом карьер долго служил полигоном для испытания подземоходов. В отвесных стенах террас зияли черные дыры уходящих вверх скважин, и на трещиноватом от взрывов дне карьера, среди раздробленных камней, лежали тяжелые корпуса старых машин.
Я почти не знаю, что это такое — подземоходы. Сейчас они не нужны, есть нейтринные анализаторы, легко просвечивающие планету. Я не пытался разобраться: просто ходил, смотрел, иногда с трудом протискивался в крохотные кабины, вспугивая полевок и пищух.
Метрах в двухстах от моей лаборатории из глубокой воронки поднимались металлические руки подземохода. Машины не было видно, она осталась под землей. И только гибкие манипуляторы, пробив узкий ход, дотянулись до поверхности. Они так и застыли, восемь рук подземохода, вытянутые вверх в последнем рывке и намертво вцепившиеся в камни.
По ночам над карьером, задевая красные огни на мачтах ограждения, стремительно летели беловатые облака. Где-то рядом проходила метеорологическая трасса, по которой облака перегоняли в монгольские степи. Ветер блуждал-в лабиринте скважин и беззвучно приносил на дно карьера влажные запахи степных цветов и скошенного сена.
Я быстро привык к тишине. На четвертый день, вслушиваясь в запись, я впервые уловил многократно повторяющуюся фразу. Вначале я даже не старался понять обрывки слов и слушал запись, как музыку.
Еще не расшифровав эту повторяющуюся фразу, я знал: Зорох говорит о чем-то исключительно важном.
