Я сглотнул. Бедная Цисси… все прекрасно устроилось, и наш секрет никто не узнает.
Боже, подумал я, что же я за человек, если могу смотреть на смерть Цисси как на избавление от трудностей? Значит, я не способен оплакивать женщину, с которой с радостью делил ложе? Значит, я испытываю облегчение, зная, что ее беременность не причинит мне забот?
Я неожиданно почувствовал, что не оченьто себе нравлюсь. «Эларн Джейдон, ты самый худший в мире подонок», – подумал я.
Удовольствия такая мысль мне не доставила, но облегчение я всетаки ощущал.
Когда я добрался до резиденции Гильдии, кабинет моего отца был полон народа. Похоже, весть о случившемся распространялась со скоростью прилива в месяц Темной Луны. Собрались представители всех основных административных департаментов – ведомства верховного патриарха, бюро матриарха, менодианского университета, управления коммерции, цеха рыбаков, менодианского казначейства, тенкорской стражи. Большинство из них я знал; остальных можно было определить по знакам, вышитым на одежде, или по кокардам.
В комнате, когда я вошел, царило молчание – молчание, настолько наполненное эмоциями, что почти причиняло боль. Отец не обратил внимания на мое появление. Когда он всетаки заговорил, заговорил он тихо и размеренно, как делал всегда, когда хотел подчеркнуть значение своих слов.
– Значит, мы пришли к согласию. Вероятно, случившееся сегодня – результат смерти Мортреда Безумного: его магия умерла вместе с ним. Появившиеся повсюду нагие люди – потомки жителей Дастел, которые были превращены в птиц с помощью дунмагии. Когда заклинание перестало действовать, они упали с неба. – Отец откашлялся и хмуро посмотрел в сторону эмиссара верховного патриарха. – Меня огорчает, что преподобный Краннах до этого момента никогда не считал нужным сообщать Гильдии о существовании таких заколдованных птиц. – Напряженное молчание снова повисло в комнате, собравшиеся старались смотреть куда угодно, только не на эмиссара. Это было неслыханным делом: чтобы глава Гильдии подобным образом публично упрекал верховного патриарха.
Отец помолчал, дав присутствующим время в полной мере оценить его неудовольствие, потом перешел к более важным вещам. Он, конечно, ничего не простит и не забудет – уж таков был мой отец…
– О скольких людях мы говорим?
Эмиссар, сам патриарх, дважды прочистил горло, прежде чем заговорить.
– Птицахдастелцах? Здесь, в городе, их, должно быть, сотни. – Его голос оборвался, но потом он взял себя в руки. – Никто никогда их не считал – для того не было причин. Они никогда не доставляли беспокойства – до сегодняшнего дня. А теперь… Я заметил два мертвых тела на площади и еще шестерых, получивших увечья. Человек четырнадцать не пострадали – и это только те, кого я увидел по пути из одного здания в другое.
– Все они теперь люди?
– Да.
– И их еще несколько сотен?
– Я так думаю.
Отец кивнул и обратился к собравшимся:
– Я хочу, чтобы их всех разместили в университете, и живых, и мертвых. Пусть студенты помогают о них заботиться. И еще я хочу, чтобы туда отправились все врачи, целители и травники, сколько их ни есть в городе. Главы цехов, пожалуйста, мобилизуйте своих людей – выжившим первым делом понадобится одежда. Казначейство должно выделить деньги им на еду. Надеюсь, патриархия возглавит заботу об этих несчастных. – Глаза отца остановились на мне. – Пловец Эларн, я хочу, чтобы ты в следующий заплыв отвез письмо в Ступицу. Сколько у нас остается времени?
– Немногим меньше двух часов, сиргильдиец, – ответил я. Когда папаша разговаривал со мной так официально – а это случалось почти всегда, – я отвечал ему тем же.
– Подожди здесь, пловец. А вы, остальные, беритесь за дело. – За несколько секунд комната опустела. Когда глава Гильдии отдавал приказ, медлить не рекомендовалось.
– Ктонибудь видел, как птицы превращаются в людей? – спросил я. Я пытался вспомнить, что в точности видел я сам: вот птички клюют зернышки в канаве… и вот… Ох, Боже милосердный!
– Повидимому, видел. – Отец уже придвинул к себе лист пергамента и открыл чернильницу. – И похоже на то, что менодианский Синод всегда знал, что они собой представляют. – Это обстоятельство явно все еще злило отца; в голосе его звучало раздражение.
– Они, похоже, не умеют говорить, – сказал я. – А детишки так испуганы…
Я рассказал ему, что видел, – не упоминая, конечно, о том, что было связано с Цисси; он продолжал писать, никак не реагируя на мои слова. Только запечатав письмо, он проговорил:
– Случившееся никому не в радость, Эларн. Сегодня погибло много людей, и вовсе не все они дастелцы. Насколько мне известно, даже в крыше святилища пробита дыра – человек упал сверху и задавил одного из помощников верховного патриарха. – Слова отца, как почти всегда, когда он обращался ко мне, звучали упреком. Ты должен проявлять больше самообладания, говорил его тон; ты – сын главы Гильдии и должен показывать пример храбрости и расторопности. В твоем голосе не должно быть дрожи, даже когда ты говоришь о смерти и страданиях.
В подобных случаях мне было трудно не испытывать к нему ненависти. Трудно было не винить его в том, что он довел мою мать до самоубийства своими несправедливыми обвинениями в неверности; трудно было примириться с тем, что он так долго отвергал меня, отказываясь верить в то, что я – его сын. «Ты – мерзость в глазах Бога», – сказал он мне однажды и выгнал из дома; я вырос на далекой ферме в окрестностях Ступицы… Мать моя от стыда покончила с собой.
Когда мне исполнилось двенадцать, я против воли отца вернулся на Тенкор; в этой самой комнате мы смотрели друг на друга, встретившись впервые за семь лет. Тогдато он и понял истину, глядя мне в лицо. Да и как могло быть иначе? Я был точной копией своего отца. То, что не было заметно в маленьком ребенке, стало несомненным в подростке. Та же форма подбородка, те же ямочки на щеках, те же брови вразлет. Если бы я хотел узнать, как буду выглядеть взрослым, мне достаточно было посмотреть на отца.
Я, конечно, всегда знал, кто я такой. Прежде чем мать заставили расстаться со мной, она сказала мне:
