Что, если снова поговорить с Хойтом? Боюсь, он был не слишком откровенен во время нашей последней беседы. С другой стороны, что это даст? Хойт или врет, или… или не знаю что. Однако в сообщении было четко сказано: «Не говори никому». Единственный шанс вызвать тестя на откровенность – рассказать, кого я увидел на экране. А к этому я еще не готов.
Я встал с кровати, снова включил компьютер и бродил в Сети до самого утра. К рассвету у меня созрело что-то вроде плана.
Гари Лэмонт, муж Ребекки, заволновался не сразу. Жена часто работала допоздна и иногда проводила остаток ночи на кушетке в углу студии. Поэтому в четыре часа утра он был озабочен, но не напуган.
Или пытался себя в этом убедить.
Гари позвонил в студию и нарвался на автоответчик. И такое случалось. Ребекка ненавидела, когда ей мешали работать. В фотолаборатории даже не было телефона. Гари оставил сообщение и вернулся в постель.
Он то задремывал, то просыпался. Пытался отвлечься, хотя все мысли были только о Ребекке. Жена была вольной птицей, и если что и омрачало их нежные отношения, так это его склонность к «мещанскому образу жизни, подрезающему ей крылья». Ее слова.
Гари сдался и дал Ребекке свободу. Не трогал крылья или что там у нее.
К семи часам озабоченность сменилась паникой. Гари поднял с постели Артуро Рамиреса, тощего черноволосого ассистента Ребекки.
– Я только лег, – заныл Артуро, но Гари объяснил ситуацию, и ассистент, который спал не раздеваясь, вскочил и ринулся к двери. Они договорились встретиться в студии.
Артуро добрался туда первым и нашел студию незапертой.
– Ребекка?
Никто не ответил. Артуро позвал еще раз. Безрезультатно. Он вошел и принялся осматривать помещение. Никого. Он отворил дверь в лабораторию. Привычный острый запах проявителя мешался с чем-то новым, незнакомым и почему-то пугающим. Чем-то очень человеческим. Артуро почувствовал, как волосы поднимаются дыбом.
Выходящий из лифта Гари услышал его дикий крик.
21
Утром я наскоро сжевал бублик и выехал в западном направлении, по Восьмидесятой автостраде. Путь занял три четверти часа. Восьмидесятая автострада в Нью-Джерси ничем особым не радует. Стоит миновать Сэддл-Брук, и дома как будто испаряются. Ты едешь между двумя рядами деревьев, пейзаж оживляют лишь дорожные знаки.
Повернув в сторону городка под названием Гарденс-вилл, я сбросил скорость и с замиранием сердца вгляделся в высокую траву на обочинах. Я никогда здесь не был – последние восемь лет избегал даже упоминания об этом пятачке земли, – но знал: именно тут, недалеко от шоссе, нашли когда-то тело Элизабет.
Проехав по маршруту, намеченному ночью, я отыскал офис коронера округа Сассекс. Здание оказалось мрачным кирпичным кубом без какой-либо вывески (хотя, с другой стороны, чего еще можно ожидать от морга?). Было около половины девятого, рабочий день пока не начался. Прекрасно.
Ярко-желтый «кадиллак-севилья» припарковался у надписи «Тимоти Харпер, медэксперт округа». Сперва из машины вылетел окурок – удивительно, сколько медэкспертов курят, – а потом вылез сам Тимоти Харпер, примерно моего роста (чуть ниже ста восьмидесяти), с оливковой кожей и курчавой седой шевелюрой. Увидев меня у дверей, он тут же принял скорбный вид. И верно, не за хорошими вестями приходят люди к моргу ранним утром.
– Чем могу быть полезен? – спросил, подходя, Харпер.
– Доктор Харпер?
– Совершенно верно.
– Я – доктор Дэвид Бек. – Намек на то, что мы – коллеги. – Разрешите отвлечь вас ненадолго?
Намек не сработал.
Харпер молча вытащил ключ и отпер дверь.
– Пройдемте в кабинет.
Мы двинулись по коридору. Харпер нажал на выключатель, и флуоресцентные лампы осветили стены и потертый линолеум на полу до самого конца коридора. Как в обычном медицинском учреждении, а отнюдь не в доме скорби. Может, это и к лучшему. Шаги щелкали по коридору в такт жужжанию лампочек. Харпер перебирал на ходу пачку писем.
В кабинете тоже не оказалось ничего страшного. Обычный письменный стол, как у преподавателя начальной школы, два старых полированных стула. На одной из стен висело несколько дипломов. Смотрите-ка, Харпер, как и я, окончил Колумбийский университет, только двадцатью годами раньше. Никаких семейных фотографий, спортивных наград, ничего личного. Здешним посетителям не до приятных бесед и портретов смеющихся внучат.
Харпер сел и положил руки перед собой на стол.
– Слушаю вас, доктор Бек.
– Восемь лет назад, – начал я, – к вам привезли тело моей жены. Она оказалась очередной жертвой серийного маньяка по кличке Киллрой.
Я плохо читаю по лицам. Глаза для меня – отнюдь не зеркало души, а жесты не выдают собеседника. Да только реакция Харпера насторожила бы любого: что могло заставить медицинского эксперта, патологоанатома с огромным стажем, так побледнеть?
– Я помню, – тихо ответил он.
– Вскрытие проводили вы?
– Да. Во всяком случае, частично.
– Как это понять – частично?
– ФБР подключило своих людей. Мы работали в связке, хотя у них не было медэкспертов и руководил все-таки я.
– А при первом осмотре тела ничего не бросилось вам в глаза?
Харпер заерзал на стуле.
– Могу я спросить, для чего вам эти сведения?
– Я – безутешный супруг.
– Восемь лет прошло!
– Каждый страдает по-своему, доктор.
– Возможно, вы правы, но…
– Что «но»?
– Хотелось бы знать, что именно вас интересует.
Я решил сыграть в открытую.
– Вы фотографируете все попавшие к вам тела?
Харпер не смог скрыть замешательства и понял, что я это заметил.
– Да. Сейчас мы используем цифровые фотоаппараты. Удобно хранить данные в компьютере – и для диагностики, и для поиска.
Я равнодушно кивнул. Харпер явно пытался увести разговор в сторону. Видя, что он не собирается продолжать, я задал следующий вопрос:
– Вы сфотографировали и мою жену?
– Да, конечно. Сколько лет назад, вы говорите, это было?
– Восемь.
– Тогда у нас был «Полароид».
– И где теперь эти снимки, доктор?
