Я тогда сразу начал плакать. Я плакал, не замечая этого, почти неделю без остановки. Я никому не давал до себя дотронуться, даже Линде или Шоне. Я спал на нашей с Элизабет кровати, зарывшись с головой в ее подушку, вдыхая ее запах. Я открывал платяной шкаф и прижимался лицом к ее одежде. Это не утешало, даже наоборот. Но запах Элизабет был частью ее самой, и я продолжал терзать себя.
Умудренные опытом друзья – самые противные из всех – произносили затасканные слова о том, что я еще молод, что время лечит. Мне хотелось крикнуть им: «Выразите свое глубокое соболезнование и заткнитесь! Не надо говорить, что она теперь в лучшем мире. Не надо говорить, что так решила судьба. Не надо объяснять мне, что я – счастливец, потому что узнал такую любовь». Все эти банальности только бесили. Я смотрел на произносивших подобные слова идиотов и думал – не очень-то гуманно – о том, почему они все еще ходят по земле, в то время как моя Элизабет гниет в могиле.
Тем не менее, приходилось покорно выслушивать бредни про то, что «лучше узнать любовь и потерять ее, чем не любить вообще». Да нисколько не лучше. Мне показали рай, а потом отняли. И это еще не все. Хуже то, что Элизабет продолжала незримо присутствовать в моей обыденной жизни. Сколько раз я видел или делал нечто, что непременно бы ей понравилось, столько раз и возвращалась боль. Меня спрашивали: сожалею ли я о чем-нибудь? Если бы я удосужился ответить, то сказал бы, что сожалею лишь об одном – что не потратил каждый миг своей жизни на то, чтобы сделать Элизабет счастливее.
– Доктор Бек?
– Секундочку.
Я положил руку на мышку и кликнул по клавише «Читать». Письмо появилось целиком.
От: 13943928@comparama.com
Кому: dbeckmd@nyhosp.com
Тема: Э.П + Д.Б./////////////////////
Кликните по этой ссылке. День годовщины, час поцелуя.
В груди у меня похолодело.
«Час поцелуя»?
Все-таки розыгрыш, не иначе. Я никогда не любил шарады и не умел долго ждать.
Я снова схватил мышку и подвел стрелку курсора к ссылке. Щелкнул по ней и услышал, как нехотя заверещал старенький модем. У клиники не было средств на современное оборудование, и, открывая новую страницу, приходилось подолгу ждать. «Час поцелуя»… Как они узнали про час поцелуя?
На экране появилась надпись: «Ошибка».
Я нахмурился. Что же это, черт возьми, такое? Я попробовал соединиться еще раз. Опять ошибка. Ссылка не работала.
Кто, дьявол его забери, мог знать о часе поцелуя?
Я никому не говорил. Мы даже с Элизабет это особо не обсуждали. Да и что тут обсуждать? Мы были сентиментальны, как Полианна,[6] и старались держать такие вещи в секрете. Вы спросите: какие? Дело в том, что, когда мы двадцать один год назад впервые поцеловались, я засек время. Просто так, для смеху. Глянул на часы и сказал: «Пятнадцать минут седьмого».
А Элизабет ответила: «Час поцелуя».
Я опять прочел сообщение. Это было совсем не весело, а, пожалуй, даже страшновато. Одно дело – сыграть жестокую шутку, и совсем другое…
Час поцелуя.
Он наступит завтра, в 18.15. Мне остается только ждать.
Больше ничего.
Я сохранил сообщение на дискете, просто на всякий случай. Потом полностью распечатал его на принтере. Я мало что понимаю в компьютерах, но говорят, будто по всей этой адресной абракадабре можно вычислить, откуда пришло письмо. Принтер заворчал. Я снова перечитал тему и пересчитал линии. Точно, двадцать одна.
Я вспомнил наше дерево, первый поцелуй, и в моем тесном, душном кабинете вдруг запахло клубничными леденцами.
2
Дома я обнаружил еще один привет из прошлого.
Я живу вместе с дедушкой, на противоположной от Манхэттена стороне моста Джорджа Вашингтона, в типичном американском пригороде. Грин-Ривер, штат Нью-Джерси, – райончик, где, несмотря на название,[7] нет и не было никакой реки и почти не наблюдается зелени. Я переехал к деду и его постоянно меняющемуся штату наемных сиделок три года назад, после смерти бабушки.
Дедушка страдает болезнью Альцгеймера. Его мозг напоминает старый черно-белый телевизор. (Помните, тот, с ушастой антенной?) Он работает то хуже, то лучше. Иногда вдруг так хорошо, что вы пытаетесь зафиксировать антенну в этом положении и больше ее не трогать. Правда, и в этом случае по экрану бегут вертикальные полосы. Во всяком случае, до сих пор было именно так. Но в последние дни – если уж придерживаться сравнений – телевизор сломался окончательно.
Я никогда по-настоящему не любил деда. Он был старомодным человеком, очень жестким и авторитарным, его отношение к вам оказывалось прямо пропорционально вашим успехам. Суровый и принципиальный, дед и любил так же требовательно, как жил. Эмоциональный, впечатлительный, да еще и физически хилый внук не заслуживал особых чувств с его стороны.
Только я все равно переехал к нему. Потому что, если бы этого не сделал я, это бы сделала Линда. Подобные решения в ее стиле. Когда в летнем лагере мы пели псалмы, сестра принимала их содержание чересчур близко к сердцу. Однако у Линды есть сын и «вторая половина», можно сказать, семья. А у меня – никого. Поэтому я взял ответственность на себя, и не жалею об этом. Мне даже нравится здесь. По крайней мере тихо.
Хлоя, моя собака, подскочила, радостно виляя хвостом. Я потрепал ее мягкие, висячие уши, она недвусмысленно посмотрела на поводок.
– Подожди минутку, – попросил я.
Мой ответ Хлое явно не понравился. Она укоризненно поглядела на меня, что не так-то легко, когда твои глаза почти полностью закрыты шерстью. Хлоя – бородатый колли, порода, которая выглядит самой «пастушеской» среди всех разновидностей колли, которых я когда-либо видел. Мы с Элизабет купили ее сразу после свадьбы. В те годы Элизабет любила собак, я – нет. Теперь люблю.
Хлоя рухнула около входной двери, настойчиво поглядывая то на нее, то на меня.
Дед сидел перед телевизором. Когда я вошел, он не повернул головы, хотя за происходящим на экране тоже не следил. Лицо его напоминало гипсовую посмертную маску. Единственной процедурой, которая немного оживляла маску, была смена памперса. В эти моменты губы деда разжимались, лицо становилось мягче, даже глаза наполнялись слезами. Похоже, что в этот момент его сознание ненадолго прояснялось.
У Господа своеобразное чувство юмора.
Сиделка оставила на кухонном столе записку: «Позвоните шерифу Лоуэллу». И номер телефона.
Я почувствовал, как в грудной клетке заколотилось сердце. После избиения на озере у меня начались мигрени, череп будто молнии пронзали. Пришлось даже лечь на обследование, и один специалист, мой студенческий приятель, сказал, что боли имеют скорее психологический, чем физиологический характер. Наверное, он прав. Вот и сейчас боль и чувство вины проснулись одновременно. Надо было увернуться от удара. Надо было отбиваться, а не терять сознание и не падать в озеро. И – самое главное – я ведь как-то собрал силы и спасся. Значит, надо было сделать то же самое и для Элизабет.
Глупо рассуждать об этом теперь, я знаю.
Я перечитал записку. Хлоя начала повизгивать. Я поднял палец – она умолкла и все же продолжала
