и приземлился в низком кустарнике.
Левая рука на что-то наткнулась.
Женщина попыталась отползти, но я крепко ухватил ее за щиколотку. Она лягнула меня свободной ногой, но я продолжал держать ее, как собака, не выпускающая добычи.
– Отстань! – крикнула она.
Голос был мне не знаком. Щиколотку я не выпустил.
– Отстань, говорю!
Ну уж нет! Я покрепче оперся обо что-то и потянул ее к себе. Глаза начали понемногу привыкать к темноте. Я дернул женщину к себе. Она перекатилась на спину. Теперь мы были друг от друга достаточно близко, и я сумел ее разглядеть.
Но чтобы сообразить, кто это, потребовалось время. Во-первых, дело давнее. Лицо, вернее, та часть лица, которая была мне видна, сильно изменилась. Если что и выдало женщину, помогло узнать, так это волосы, упавшие на глаза в процессе нашей возни. Точнее, то, как они упали. Она сразу сделалась какой-то беззащитной, старательно избегала смотреть на меня прямо – и это было более знакомо, нежели черты лица. Ну и, конечно, дом. Дом, который у меня всегда ассоциировался именно с ней и удерживал ее образ на видном месте в банке данных памяти.
Женщина откинула волосы и взглянула на меня. Я сразу перенесся в школьные годы, в кирпичное здание, расположенное менее чем в двухстах ярдах от того места, где мы находились. Теперь вроде все сходится. Таинственная женщина стояла перед входом в дом, где некогда жила.
Звали ее Диной Левински.
Глава 10
Мы сидели за кухонным столом. Я вскипятил чай – зеленый, китайский. Говорят, хорошо успокаивает. Увидим. Я протянул Дине чашку.
– Спасибо, Марк.
С Диной я знаком целую вечность. Я знал ее так, как только может один ребенок знать другого, как знают друг друга одноклассники в начальной школе, пусть никогда и словом не перекинулись. Как мы с Диной, если не ошибаюсь, конечно.
У каждого в прошлом есть своя Дина Левински. Она была в нашем классе жертвой, изгоем, все ее постоянно дразнили и обижали, не представляю даже, как она с ума не сошла в такой обстановке. Я-то никогда в этом не участвовал, но и не защищал, в стороне оставался. Однако не поселись я в доме, где она провела детство, Дина Левински все равно продолжала бы жить во мне. Она и в вашей душе живет. А ну-ка быстро: кого из ваших одноклассников больше всего донимали в начальной школе? Правильно. Вот видите, все помните. Имя, фамилию, внешность. Помните, как он или она в одиночку плелись домой после уроков или молча сидели в столовой. Что бы там ни было, а помните. Ваша Дина Левински всегда с вами.
– Говорят, ты стал врачом, – обронила Дина.
– Да. А ты?
– Я график-оформитель и художница. В следующем месяце у меня выставка в Гринвич-Виллидже.
– Выставка картин?
– Да, – не сразу ответила Дина.
– Ты всегда здорово рисовала.
– Ты заметил? – Дина в удивлении вскинула подбородок.
Повисло неловкое молчание.
– Наверное, я должен был что-то сделать, – услышал я наконец собственный голос.
– Да нет, это я должна была, – улыбнулась Дина.
Она хорошо выглядела. Нет, красавицей, как гадкий утенок из сказки, не стала. Начать с того, что гадким утенком Дина и не была. Просто заурядная. Возможно, и сейчас ничего не изменилось. Лицо у нее по-прежнему слишком худое, но в зрелости это стало ей идти. А вот волосы, некогда жидкие, обрели пышность.
– Помнишь Синди Макгаверн? – спросила Дина.
– Конечно.
– Она больше других меня мучила.
– И это помню.
– Забавно. Несколько лет назад у меня была выставка здесь, в городе. И вдруг появляется Синди. Подлетает ко мне, обнимает, целует. Хочет поболтать о старых временах, типа: «А помнишь этого раздолбая Льюиса?» Вся так и лучится и – честное слово, Марк! – ничего не помнит. Нет-нет, не притворяется, просто начисто забыла, как обращалась со мной. Мне приходится с этим сталкиваться.
– С чем «с этим»?
– С тем, что люди не помнят, какими мерзавцами были. – Зажав чашку в ладонях, Дина ссутулилась и обежала комнату взглядом.
Интересно, а я что помню? Действительно я соблюдал нейтралитет или мне так удобнее думать?
– Да, непросто все это, – сказала Дина.
– Ты имеешь в виду – возвращаться в старый дом?
– Да. – Она поставила чашку на стол. – Полагаю, ты ждешь объяснений?
