23

они находятся в каком-то дальнем гарнизоне. Девочка пробыла в нашем классе чуть больше трех месяцев, а затем куда-то пропала. Родителей ее так никто и не увидел, пропала куда-то вместе с девушкой и старушка. Но все это произошло потом. Наш класс сразу же как-то чудовищно преобразился. С появлением этой девочки стали происходить какие-то странные случаи. У детей стали разводиться родители, мы стали все агрессивными и злыми, но, самое главное, мы разругались с твоей матерью. Эта девочка… – тут Татьяна Александровна запнулась. Видимо, воспоминания захлестнули ее с новой силой, я почувствовал, как у нее стал слегка дрожать голос. – Эта девочка очень любила писать странные стихи и дарить их своим одноклассникам. Сначала нам казалось, что это весьма мило, но затем… Затем это стало всех раздражать, кто-то попытался ударить или оскорбить девочку, но большинство стали просто ее избегать, и даже бояться. Получили по стихотворению и мы с твоей мамой.

– Девочку звали Ангелина?

Татьяна Александровна вздрогнула и посмотрела на меня удивленными глазами:

– Откуда ты знаешь? Тебе мама про нее рассказала?

– Никто мне про нее не рассказывал. Я сегодня с ней познакомился. Только представилась она мне Анилегной.

Димкина мама вновь как-то опустошенно заулыбалась и тихонько запричитала:

– Время пришло, Витенька. Время пришло.

– Так что там со стихотворениями? – мой голос прозвучал неестественно громко для этого злосчастного дома, и Татьяна Александровна в который уже раз вздрогнула.

– Стихотворения? Ах, да, стихотворения. В них, Витенька, – и Обухова с обескураживающей улыбкой посмотрела на меня, – были предсказания о Димкиной и твоей смерти.

Я побледнел, а кожа на руках покрылась крупными пупырышками:

– Но я ведь еще не умер.

Татьяна Александровна ничего мне на это не ответила, зато по-прежнему продолжала на меня смотреть с идиотской улыбкой. Неожиданно Обухова стала читать по памяти вслух:

Мы малые дети – и ты, и я,
И вырастем раньше, чем будет беда.
Родишь ты сынишку, он будет плохим,
При жизни ты будешь несчастней других.
Когда он уйдет, ты захочешь вернуть
И сделаешь так, совершив страшный путь.
Проклясть не забудь одного малыша,
Которого любит «сестричка» твоя.
Он будет хорошим – твой будет плохим,
Он будет счастливым – твой будет больным.
Но ты повернешь и проделаешь вспять,
Душа никому не нужна просто так.

– И что это было такое?

– Это стихотворение, которое подарила мне Анилегна.

– Ее, кажется, Ангелина зовут.

– Витенька, называй ее, пожалуйста, Анилегна.

– А Диму будем называть Амид?

Я добился своего. Глаза Обуховой вспыхнули двумя огоньками гнева, она вскочила со стула и начала кричать:

– Не смей так говорить про Димку, дрянной мальчишка! Он ушел из-за тебя – ты во всем виноват! Ты и будешь расплачиваться, ты и твоя мамаша! Я верну своего сынулю!!!

– Да? И каким образом? Убьете меня для этого? Обухова немного остыла. По крайней мере, она вновь загадочно заулыбалась.

– Ну что ты, Витенька. Прости старую несчастную дуру. Я сама не знаю, что говорю. Несчастна я, не слушай мою ерунду, – говоря это, Татьяна Александровна начала коситься в сторону окна. Я проследил за ее взглядом, и она это заметила.

– Отодвинься от окна, Витенька, тебя может продуть. Димка мой так и схватил пневмонию.

– Да? А я думал он от передоза умер.

Глаза Обуховой вновь налились ненавистью, но в этот раз она быстро ее подавила.

– Витенька, ну что ты такое говоришь. Я просто беспокоюсь за тебя. Да и Соня там в саду бродит, она совсем одичала после ухода Димки.

Почему она вместо «смерти» постоянно говорит «уход»?

Обухова медленно начала обходить стол и постепенно приближаться ко мне.

– Татьяна Александровна, сядьте на место. Я хочу с вами поговорить.

– Как скажешь, Витенька, – и Димкина мама тут же вернулась на свой стул.

Меня стала беспокоить ее неожиданная покладистость. Она чего-то боится, и боится серьезно. И это касается непосредственно меня. Но чего? Чтобы на меня вновь не набросилась Соня? Может быть. А может. А может, она боится, чтобы я не убежал в открытое окно?

Я демонстративно приподнялся и подал корпус в сторону окна и тут же заметил, как стала подниматься и Татьяна Александровна. Я сел обратно на стул. Так и есть, она очень сильно хочет, чтобы я оставался в доме. Бежать! Отсюда просто необходимо как можно быстрее бежать!

– Татьяна Александровна, а прочитайте, пожалуйста, стихотворение, которое было написано Анилегной для моей мамы.

– У меня его нет, Витенька.

– Ну, а о чем там говорилось?

– Я не знаю, Витенька, твоя мама никогда мне его не показывала.

– А вы просили ее?

– Просила. И Анилегну просила потом уже рассказать, что она ей написала.

– И что Анилегна говорила?

– Сказала, что сама узнаю, когда время пробьет.

– Угу. Понятно.

Неожиданно я почувствовал, что меня со страшной силой стало клонить ко сну. Голова стала тяжелеть, а веки сами по себе слипаться. Я резко тряхнул головой, но сон согнал лишь на несколько мгновений. Такого у меня еще не было.

– Ты устал, Витенька, что мы все разговоры да разговоры. Давай я тебе постелю, – и Татьяна Александровна вновь стала приподниматься.

– Погодите, давайте еще немного поговорим. Минут пятнадцать-двадцать, если вы, конечно, не против? – Татьяна Александровна замерла в нерешительности. – А затем я у вас лягу спать, хорошо?

– Конечно, Витенька, – и Обухова вновь примостилась на стуле, но уже не так удобно, а как-то ближе к краю. Теперь она посмотрела украдкой на часы, а затем вновь краем глаза покосилась на проем разбитого окна.

Нас по-прежнему разделял стол, а до окна мне было не больше трех метров, правда, если прыгать в него, надо будет быстро подтянуться на подоконнике, а он здесь весьма высокий. Все осложнялось тем, что меня чудовищно тянуло в сон. Глаза мои вновь начали слипаться, а голова казалась просто какой-то невероятно тяжелой. Да и все тело быстро становилось ватным. Эта тварь мне подсыпала снотворного. Дальше медлить было нельзя.

– Димка, это ты?! – я расплылся в улыбке и вскочил со стула, смотря в дверной проем кухни.

Обухова тоже вскочила со стула и растерянно, ничего не понимающим взглядом тоже стала смотреть на кухню. Там никого не было. В этот же момент я двумя прыжками подбежал к подоконнику и попытался на него вскочить.

С первой попытки у меня не получилось, руки совсем не слушались.

В этот же миг за моей спиной раздался жуткий крик:

– Не уйде-е-е-ешь!!!

Сзади раздался грохот падающих стульев и тяжелое дыхание приближающейся Обуховой. Оглядываться я не стал. Ногой с трудом нащупал батарею и, упершись в нее, подтянулся на подоконнике и тут же попытался сигануть в окно, выставив вперед руки. Сделал я это как-то нерешительно, на подоконнике было полно битого стекла, и я не хотел порезать руки. В это же время я почувствовал, что в мою ногу вцепились две руки, которые потянули меня обратно в комнату.

– Назад, гаденыш, не уйдешь!

Голос Обуховой узнавался с трудом, в нем было столько ненависти и ярости, что я из последних сил