23

себя круглым ситцем. И не впустишь зло внутрь.

Мне труднее стало понимать Тамару.

– Каким ситцем, вокруг каких ног?

– Ниточками ситцевыми али платочками вокруг себя обматывай, когда на землице мертвой стоишь или с людьми плохими говоришь. Не войдут так в тебя.

Собаки стали трусливо лаять в сторону арки.

– Водочку оставь Тамаре, а сам уходи. Собачки неладное почуяли.

Но меня не надо было уговаривать. Я похлеще дворового пса почувствовал, что приближается что-то зловещее.

– Пока, Тамара! Спасибо за совет!

Я побежал в глубь дворика, в противоположном от арки направлении. Краем глаза я уловил, что Тамара отставила свой стаканчик в сторону и принялась допивать водку прямо из горла.

– Ситцем вокруг себя! Ты понравился собачкам! – пьяным голосом прокричала на весь двор бомжиха мне вслед.

Я забежал за стену дома и тут же услышал дикий визг собак и крики Тамары: «Пошло вон отсюда!» Я не стал дожидаться развязки, перебежал дорогу и, проскочив два внутренних дворика, выбежал на параллельную улицу, которую тут же узнал. Она вела прямо к метро «Контрактовая площадь».

Через сорок минут я сидел с контактными линзами в аптеке. Мир вокруг стал как-то грязнее и злее. Было уже начало двенадцатого. Нужно было спешить на Замковую гору. Я посмотрел на настенные часы в аптеке, и у меня перехватило дыхание – часы показывали 23.17.

– У вас на часах двадцать три семнадцать, – обратился я к молоденькой продавщице.

– Не может быть. Ах да, странно. Наверное, этой ночью остановились.

– А сколько сейчас времени?

– Одиннадцать двадцать три. Ровно, – улыбнулась мне продавщица.

– Хорошее время, – я тоже улыбнулся ей в ответ кислой улыбкой. – Не подскажете, где можно купить ситцевый платок?

Глава 30 НА ЗАМКОВОЙ ГОРЕ

17 апреля. Понедельник

Наверное, у каждого есть свои любимые места. Особенно это касается жителей больших городов, где нет возможности уединиться и хотя бы иногда не видеть серых и вечно озабоченных физиономий своих сограждан. У меня тоже есть такое место – Замковая гора. Она находится практически в самом центре города и не застроена до сих пор лишь потому, что на ней расположено старое заброшенное кладбище. Здесь я два года подряд праздновал свой день рождения, не одна девушка побывала со мной в кустах на этой горе, а уж случаев, когда я сидел здесь с бутылкой пива над обрывом и мечтал о лучшей жизни, просто не сосчитать.

Теперь я поднимался по старой кирпичной лестнице на гору в направлении заброшенного и обгаженного малолетними сатанистами склепа. На гору был и второй путь – относительно новая лестница специально для туристов, но я хотел подойти к склепу именно с другой, более глухой стороны горы. Вокруг меня нарастала пока еще лысая чащоба деревьев, между которыми периодически проглядывали неровно стоящие металлические кресты. Слева вверху я увидел черный силуэт склепа, рядом с ним никого не было. Я стал двигаться еще тише, моя спина сама по себе согнулась, со стороны я скорее напоминал потерявшегося партизана, чем человека, идущего на встречу. Само месторасположение склепа, в лесу, а этокак раз середина горы, мне нравилась меньше всего. И даже не потому, что именно здесь собирался весь сброд (хотя, из-за этого тоже), а потому, что здесь я действительно начинал ощущать, что нахожусь на кладбище. Последнее захоронение (по крайней мере, судя по надписи, что я видел на одном из крестов) датировалось осенью 1942 года, то есть временем фашистской оккупации. (Кстати, хоронили здесь, как ни странно, именно состоятельных евреев.) А потому сама гора скорее напоминала тихий лес, чем кладбище. Но только не место вокруг склепа. Именно здесь было наибольшее количество крестов, и, что самое странное, я всегда отмечал, что здесь совсем не слышно птиц. Как и сейчас.

Солнце закрыла огромная синяя туча, кругом сразу стало пасмурно и противно. Наконец лестница закончилась, и я ступил на тропинку, которая представляла из себя скользкое болотное месиво. За моей спиной, метрах в двухстах, находился склеп, а впереди – мой любимый овраг и моя тайная поляна. Но идти предстояло не к оврагу.

А как моя мама? Мне в который раз стало паскудно за свое поведение. В последний наш ночной разговор она спасла мне жизнь и теперь, наверное, безумно волнуется за меня. Наверняка пытается в истерике дозвониться до меня, а я. Я всю ночь и утро пьянствовал, читал какие-то блокноты, искал контактные линзы, делал все что угодно, только не нашел минутки, чтобы найти почту и позвонить маме. У меня возникло жгучее желание бросить все сейчас же к черту и побежать вниз с горы, найти телефон и прокричать маме, как я ее люблю и как мне плохо без нее. Самый любимый, самый хороший человек на земле сейчас страдает из-за меня, а я здесь непонятно что делаю. Я ускорил шаг и выпрямился. Мне теперь плевать стало, кого я здесь собирался встретить, теперь я спешил к ближайшему телефону позвонить маме.

Я ее увидел не сразу. Мне показалось, что что-то сразу изменилось, но я не мог понять, что именно. Тропинка вела прямо к ней, а она. Она висела в пяти метрах от меня. Маленькая девочка, лет десяти, в белом летнем сарафане и с одной босоножкой на ноге. Вторая лежала рядом, прямо под моими ногами. Руки и ноги повешенной болтались вдоль тела, которое тихонько раскачивалось от небольшого ветра. Боже, какая маленькая! Я стоял в пяти метрах от нее не в силах отвести взгляд от ее белого лица. Шейку девочки плотно сжимала черная бечевка, все время казалось, что она сожмется еще плотнее и тогда ее маленькое тело упадет на землю. Без головы. Прямо мне под ноги. Я сделал два шага назад.

– Страш-шно? – за моей спиной, прямо над ухом раздалось еле слышное шипение.

– Да, – я стал медленно поворачиваться.

– Не обора-ачивайс-ся, будет еще страш-шне-е.

Я как-то сразу согласился с этим доводом и остался стоять на месте.

– К-кто вы?

– ^{Гу-улу…}

– И ч-что вам надо? – я как-то сам по себе стал заикаться, чего ранее за собой не замечал даже в самых критических ситуациях.

– Я хо-очу-у уйти-и. Так уходи.

– И что вам мешает? – я вспомнил, что эти мрази подменяют слово «смерть» «уходом».

– Мне ну-уж-жен муж-жчина… Я кашлянул.

– В каком смысле – мужчина?

– В смысле омовения, Ви-итенька – я почувствовал ее сопение возле самого уха, вероятно, она еще приблизилась.

Я потянулся к поясу брюк и отцепил прищепку. С легким, приятным уху шорохом мне под ноги упали три ситцевых платка, которые были обвязаны вокруг моей талии. За спиной я услышал яростное шипение, которое, впрочем, чуть удалилось от моего уха. Только теперь я решил повернуться. И тут же об этом пожалел.

На меня смотрело нечто: старушке было лет двести, таких старых людей я еще никогда не видел. Все ее лицо состояло из вековых морщин, сквозь которые проглядывали два маленьких, как у свиньи, злобных глаза. Но больше всего меня поразили ее руки. Казалось, что нерадивый фотограф через фотошоп приклеил ей эти руки от другого человека. Они были практически без морщин, как у вполне молодой женщины, а пальцы. Пальцы на этих руках были необычно длинными, с весьма ухоженными ногтями. Старушка была одета во все черное, как будто только что из монастыря. И тем не менее она не казалась обычной старушкой. Поражали даже не ее руки, которые никак не сочетались с уродливым лицом. Меня поразила ее осанка! Она совершенно не горбилась, а стояла полностью выпрямленная! Даже я сутулился гораздо больше.

– Не поворач-чи-ивайс-ся! – она зашипела еще громче, хотя взгляд ее был прикован не ко мне, а к