замыслам и отправился в Пелопоннсс баламутить: ссорить племена, заключать союзы, расторгать союзы и все, что полагается. В Мантинее была собрана, понятно, очередная конференция, которая кончилась так, как и многие другие конференции потом, в более счастливые времена:
— Но что же, господа, мы разговариваем о мире?.. — сказали депутаты Коринфа. — Аргос и Эпидавр уже дерутся!..
Естественно, что Спарта сейчас же двинула свои войска устанавливать мир и справедливость, — на этот раз была собрана грозная сила в двадцать тысяч гоплитов — Афины выступили со своим флотом, а Никий стоял за мир, и так успешно, что Алкивиад на выборах на следующий год провалился. Агий, царь спартанский, ворвался в Арголиду со своими гоплитами. Начались наступления, отступления, переговоры, обвинения в измене, грянула битва при Мантинее, спартанцы с союзниками разбили афинских союзников наголову и снова «слава» Спарты поднялась до облаков…
Чтобы еще более эту славу укрепить, Агий, царь спартанский, снова повел вскоре своих гоплитов на врага. Его встретил вновь выплывший Алкивиад, но неудачно: аристократия Аргоса, стоявшая за Спарту, испортила ему всю музыку. Нарушив договор с Афинами, Аргос заключил договор — конечно, на пятьдесят лет — со Спартою. Вслед за Аргосом от Афин отпал вертячий Пердикка, а за ним и халкедонцы. Но очень скоро в Аргосе демократы восстали и в уличном бою разбили своих собственных аристократов. Спарта бросилась своим приятелям, аристократам, на помощь, но уже на пути узнала, что часть аристократов зарезана, часть изгнана, а часть забилась в тараканью щель и не дышит. Конечно, сейчас же конференция, на которой Коринф отказался участвовать в карательной экспедиции против Аргоса, и Аргос вновь заключил союз с Афинами против Спарты — тоже на пятьдесят лет! Теперь Аргос не хотел уже главенствовать на Пелопоннесе, только бы сохранить свою независимость. Алкивиад подсказал им мысль, что для этого было бы хорошо соединить Аргос со своей гаванью стенами, как в Афинах. Мысль его была принята с таким восторгом, что все население, до женщин и детей, бросилось на постройку стен, Афины прислали мастеров, но пришли спартанцы, перерезали строителей, стены разрушили и ушли. Аргос ответил вторжением в Спарту, а Алкивиад увез в ссылку всех сочувствующих Спарте олигархов. Аргос опять вторгся в Спарту, а Алкивиад помогал им, опустошая страну с моря.
Предаваясь этим разумным развлечениям на стороне, афиняне деятельно продолжали иллюминовать свое время и дома: на утесе, пониже Парфенона, был закончен храм Нике Аптерос, Афине Победительнице, и началось восстановление и расширение Эрехтейона, было учреждено новое празднество в честь Гефеста и с помощью Софокла, поэта, установлен новый культ Асклепию, а философ Диагорас из Милоса за атеизм был поставлен вне закона, Алкивиада — несмотря на декрет, изданный во время восстания Самоса и запрещавший высмеивать на сцене живых лиц, декрет не соблюдавшийся настолько, что уже три года спустя на сцене высмеивали самого «Олимпийца» — «продернули» в театре, Протагор был обвинен в нечестии: оказывалось, что в частной беседе старый философ осмелился высказать мысль, что богов
Не менее весело проводили греки время и в Сицилии и также, как и в коренной Греции, их маленькие софисты старались представить все эти глупости, как какую-то торжественную иллюминацию дрянной истории дрянного и несчастного рода человеческого. И так же, как и в Элладе, там дрался городок с городком и в городке партия с партией: демократы думали, что иллюминацию несравненной Сицилии могут лучше всего устроить все ослы вместе, а олигархи, наоборот, полагали, что с делом куда лучше справятся ослы отборные. И потому.все старались друг друга уничтожить: ослы отборные — ослов рядовых, а ослы рядовые ослов отборных… Афины, желая подставить ножку Сиракузам, влияние которых росло, почли своим священным долгом в дело вмешаться.
— В этом походе я вижу только одно — заговорил перед народом серенький Никий, — это желание молодых возблистать на военном поприще, как они блистали своими четверками и пышной жизнью в Олимпии. Это безумие разбрасывать силы республики по всему свету, когда рядом — могущественный враг, глупо искать новых подданных, когда и свои то и дело восстают! Если даже Сицилия и будет завоевана, то держать остров в повиновении будет очень трудно, а то и невозможно… И пр., как обыкновенно говорят глупые старики. Было слишком ясно, в чей огород бросает камешки Никий, и Алкивиад, весь огонь, поднялся на трибуну. Многие, глядя на него, вспомнили Периклеса. Но если Периклес своим величием и спокойствием напоминал Зевса Олимпийца, то Алкивиад был скорее Аполлоном, летящим в лазури на своей четверке белоснежных коней.
— Как? Меня упрекать в тщеславном блистании на олимпийских играх?!. — загремел он очень похоже. — Но разве я не представлял там Афины? Разве я, как представитель Афин, смел стать там на втором месте? Да ни за что!.. Добиваясь там первых наград для себя, я думал только о родине, о ее радости, я думал, что, если боги вручили Афинам ключ к владычеству над морями, то не только Сиракузы, но вся Сицилия должна склонить перед ними голову, если бы даже возгорелась вторая пелопонесская война!..
Агора восторженно взревела: вот это язык!..
— Кто стоит за настоящее предприятие, — гремел Алкивиад, преображенный, — тот стоит за могущество, счастье и величие Афин, а кто отвергает его, в том нет — «ну-ка, выкуси!..», пронеслось в душе — справедливого, благородного доверия ни к силам государства, ни к себе самому!..
Агора восторженно ревела.
— Но подсчитайте же средства, которые нужны на такое предприятие!.. — кричал Никий. — Ведь нужны несметные деньги…
— Все бери!.. — рвануло по собранию. — Все отдадим!..
Все граждане, бедный и богатый, старый и молодой, спешили отдать в распоряжение правительства и свои средства, и себя самого. Почти единогласно был решен поход. Никий, Алкивиад и храбрый Ламах были избраны стратегами. И закипели приготовления… Напрасно умы осторожные тормозили дело, напрасно указывали они, что самое решение это было принято в день адонидов, — праздник Диониса, который праздновался среди оргий только женщинами, — день неблагоприятный, дело делалось не щадя живота, как говорится. И Алкивиад, красивым жестом перекинув свой богатый плащ через плечо, возглашал:
— Долой старых……! Да здравствует единение всех…
Он опять ловко угодил в точку: единение всех во все века и у всех народов звучит всегда чрезвычайно увлекательно, хотя тысячи раз уже люди видели, что это единение всех продолжается до первой кости, а затем летит кувырком — до нового единения всех. И Алкивиад пел соловьем, а демос, развесив уши, его с наслаждением слушал.
Скоро была выставлена огромная сила в сто тридцать шесть триер, не считая транспортов, и почти семь тысяч воинов. Но кавалерия была слаба: она была представлена всего тридцатью всадниками. И посреди всего этого на блестящем корабле, окруженный многочисленной свитой, молодой повелитель всех этих сил сиял красотой и блестящим вооружением. А в нем горела мечта: все Средиземноморье, до Геркулесовых Столпов, будет у его ног, а затем… Соседи, видя все это, тоже, конечно, стали вооружаться для дальнейших иллюминаций…
И вдруг в ночь перед самым отплытием неизвестные негодяи опрокинули в Афинах все гермы! Поднялась смута: кто совершил это мерзкое святотатство в такой решительный момент? Сейчас же образовались партии: это — коринфяне, чтобы помешать походу (Сиракузы были коринфской колонией), это — Алкивиад с приятелями, безбожники, чтобы свернуть шею демократии, это — Алкивиад с приятелями- богохульниками, в пьяном виде…
И кто-то осторожно пустил:
— Недавно, у этого молодого богача Эвридема они перепились все так, что стали представлять там со
