Внизу, под стенами, среди камней, визжа, исступлённо дрались три безобразные, седые старухи — из-за куска хлеба, который бросил им презрительно, как собакам, какой то легионер. Они брызгали слюной, осыпали одна другую последними ругательствами, и по исхудалым лицам их текли ручейки крови…
То была маленькая Сарра, дочь Иуды, и Мириам, сестра Элеазара, горшечника из Вифании, и безумная Мириам из Магдалы, некогда знаменитая куртизанка…
На стенах, под орлами, гремела победная песнь…
LXXI. НОВОСТИ ИЗ РИМА
Торжествующий, Тит вернулся в Цезарею. Под ним был белый конь, символ победы, на плечах багряный плащ императора, перед ним шли ликторы со своими секирами, а впереди всех — трубачи. В опьянении победы он как будто не заметил ни озабоченности Береники, ни даже холодка, который исходил от неё. Её больно задела гибель Иерусалима. Тит был теперь для неё одновременно и любовником, который возведёт её скоро на вершину славы человеческой, и — врагом. И если бы от Иоахима пришли вдруг известия, каких она всем сердцем ждала, то… Но известий не было от него никаких…
— И ты провозглашён уже императором, — проговорила она за пиром, глядя на него поверх края чаши своими огневыми глазами.
Она высказала только то, что думал и он сам: опираясь на блестящую победу, он мог бы попробовать перешагнуть к трону через отца. Но Тит в тиши ночей учёл уже всеобщую усталость: надо дать империи покой.
— Отец слишком стар, чтобы стоило торопиться, — тихо сказал он.
Она опустила золотую головку. Это одновременно было и хорошо, и плохо. Плохо это было потому, что нетерпеливое сердце сейчас же звало её на небывалые высоты — годы уходят, — а хорошо потому, что отсрочка с решительным шагом оставляла ей возможность сделать этот шаг в другую сторону, к Язону… Ах, если бы был он другим хоть немножко!.. И ещё более тяготило её то, что Тит, несмотря на бешеную любовь его к ней, все же стал теперь как будто смотреть на неё немножко сверху вниз: раньше он был только незначительный офицер римской армии, хотя бы и сын главнокомандующего, а она обременённая золотом принцесса иудейская, а теперь он — покоритель Иудеи, будущий император Рима, владыка вселенной, а она только принцесса иудейская, его наложница, его пленница… И вся кровь бросалась ей, гордой красавице, в лицо. Но Титу просто не было времени останавливаться на этих тонкостях нового положения: надо было кончать начатое…
Он вернулся в развалины Иерусалима и повелел разрушить все, что ещё держалось. Только три башни были оставлены на память грядущим векам о его геройстве: Гиппикова, Фазаэля и Мариамны. Римляне добивали Махеронт и Масаду, где ещё держались зелоты. В Масаде в последнюю минуту иудеи перебили друг друга, и римляне вошли в совершенно мёртвый город. Пленные со всей страны сгонялись толпами. Огромная часть их за гроши продавалась в рабство, много было отправлено в Египет, в рудники, много было разослано по провинциям для цирков, а самых красивых было повелено отобрать для триумфа. Голод и болезни продолжали свирепствовать: хлеба не хватало. Кроме того, солдаты часто из ненависти не кормили иудеев, но часто и иудеи отказывались принимать хлеб из рук врага и предпочитали голодную смерть.
В подземельях Иерусалима, в пещерах, в трубах водопровода шли обыски: там находили не только пленных, но и огромные богатства, спрятанные грабителями-повставцами. Иоханан из Гишалы сдался просто и был приговорён к пожизненному заключению, а Симон бен-Гиора, прятавшийся под землёй, вдруг сразу вырос среди развалин в пышном одеянии, которое было украдено из сокровищницы храма. Он пытался разыграть роль какого-то мессии, но у него ничего не вышло: его заковали для триумфальной жертвы. Тараны глухо ухали в развалинах, добивая последнее. Осталось только несколько дряхлых стариков, которые печальными тенями бродили среди развалин, да несколько женщин для гарнизона…
И вот был назначен торжественный смотр войскам. Тит, сияя, лично благодарил особенно отличившихся и раздавал им награды: золотые венки, шейные цепи, золотые копья, серебряные знамёна и каждого возводил в следующий чин. Щедрой рукой он сыпал золото направо и налево. А затем начались торжественные жертвоприношения. Была заколота целая масса быков, причём калигатусам шло мясо, а великим богам шёл — дым. И в Цезарею потянулись обозы с несметной добычей…
В Цезарее, в день рождения брата своего Домициана, Тит устроил пышные игры. Среди почётных гостей были Агриппа, Береника, Тиверий и Иосиф, и все они смотрели, как голодные звери терзали на окровавленной арене иудеев. Всего за эти дни на арене погибло до двух с половиной тысяч человек… В сопровождении пышной свиты Тит направился в финикийский Берит и там ещё более торжественно отпраздновал играми день рождения отца. Опять зверям были брошены тысячи пленных. В Антиохии он посвятил квадригу Луне за помощь, оказанную ему Селеной во время осады. И несмотря на то, что все смотрели на Беренику, как на будущую Клеопатру, все же и в Антиохии, и в других сирийских городах к Титу являлись депутации, чтобы принести жалобы на иудеев и просить выселить их из страны совсем…
Объехав триумфатором всю Сирию — этот объезд возбудил сразу толки: уж не готовится ли новый переворот? — Тит выехал в Александрию. Первым делом там к нему явилась депутация от города, прося об изгнании из Александрии иудеев. Тит отказал. Он понимал точку зрения отца: может быть, иудеи и плохи, да золото-то их хорошо…
— Но как же не досадовать на них, цезарь? — сказал ему старый жрец Сераписа. — У всякого народа своё гнездо, в постройке которого иудеи не участвовали, а плодами пользуются. И всегда лезут на самый верх и все забирают в свои лапы. Кажется, после такого удара, какой нанёс ты им, можно бы опомниться, — так нет, из Иудеи зелоты перебежали сюда и сразу же и здесь взялись подбивать народ к восстанию: только Бог один должен править людьми!.. Большинство их мы здесь перебили, а уцелевшие побежали дальше и подняли восстание в Кирене. Зачинщика там поймали, сожгли живьём, а за ним казнили ещё три тысячи, а город все же пострадал. Им-то в чужом гнезде ничего не жалко, а нам тяжело. Луп, наместник, приказал запереть их храм в Гелиопольском номе, в четырех стадиях от Мемфиса, но что им храм, когда они своего хотят добиться?..
— А разве ты думаешь, достопочтенный отец, что другие народы иначе поступают? — улыбнулся Тит. — Разве ты не слышал, что римляне только что жгли Капитолий? Нет, я запрещаю всякие насилия против иудеев. Они теперь такие же граждане, как и все, и Pax Romana распространяет свои благодеяния и на них…
Старик улыбнулся про себя: Pax Romana!.. Но вся земля этими миротворцами залита кровью…
На террасу, затканную пепельными сумерками, вышел один из speculatores Тита.
— Только что прибыл гонец из Рима, господин, — проговорил он. — Я все положил на стол…
— А, это хорошо… Идём, Тиверий, посмотрим.
— Там есть послание и принцессе Беренике…
— Тогда пошли за ней — распорядился Тит. — И ей, вероятно, интересно будет послушать новости из Рима…
Вскоре появилась Береника.
— Вот тебе письмо из Рима, — сказал Тит, вручая ей объёмистое послание. — Но если ты не будешь иметь ничего против, мы сперва прочтём, что пишет Домициан. Интересно, как принял батюшку Рим…
— Конечно, конечно… — отвечала Береника, садясь на ложе, на котором, может быть, возлежала некогда Клеопатра. — Читай…
Домициан писал, что при въезде Веспасиана все население вышло к нему навстречу за город, а Рим принял вид храма, наполненного венками и фимиамом. Только с трудом мог старик пробиться в Золотой дворец. Все выдающиеся художники и артисты получили хорошие дары: актёр Апеллар получил четыреста тысяч, а кифареды Терпн и Диодор по двести тысяч и так далее. Веспасиан и в Золотом дворце сохранил свои старые привычки: раз в месяц не ел, в бане сам массировал себе горло, вставал до света и, пока одевался, выслушивал приближённых. Позанимавшись делами, он шёл прогуляться, а затем отдыхал с какой-нибудь из своих любимиц — после смерти Цениды он завёл их несколько, — а из спальни шёл в столовую…
«Его штуки заставляют смеяться весь Рим… — писал Домициан. — Недавно в Альбано он заподозрил своего кучера, что тот придумал подковать мулов только для того, чтобы дать — за взятку — возможность одному просителю подойти к императору. Отец догадался, и когда проситель удалился, спросил кучера, много ли он получил за ковку. Тот должен был сознаться, и цезарь потребовал половину взятки себе… Потом явилась к нему депутация от какого-то города, объявившая ему, что граждане решили воздвигнуть
