Петра — он только что прибыл в Рим, — верные, как всегда, оживлённо беседовали.
— Очень уж огорчился Павел этим приездом, — говорила какая-то пожилая женщина, сидевшая к Пантерусу спиной. — Какие злые люди, вздыхает, какие жалкие люди… Я же сам принёс им, собрав, деньги, а они на эти деньги шлют по моим следам своих людей, чтобы строить на чужом основании, чтобы назло мне портить то, что уже сделано…
— А кто же виноват? — упрямо возразил высокий, сутулый Скорпион, уже попавший к нововерам и ведший среди них ярко бунтарскую линию. — Ведь он сам в деле много напутал. Я человек малограмотный и многого не ухватываю. Но смущаюсь часто. Вот недавно старый Лин за богослужением вычитывал из послания Павла: все-де, желающие благочестиво жить во Христе,
Старенький беленький Лин, уныло потупившись, сидел на своём обычном почётном месте. В общине уже шёл разговор, чтобы избрать его первым епископом, но он боязливо отклонял эту честь. Не только среди верных, но и среди пресвитеров то и дело вспыхивали раздоры, взносы от зажиточных на дела общины поступали нехотя, были случаи неповиновения, многие лениво посещали собрания, а другие и совсем отпали. Может, вот старец Пётр что сделает…
— А я всегда говорил и говорить буду, — упорно бубнил сутулый Скорпион, — что надо отобрать у богатых хоть часть их богатства и облегчить участь верных. Какой же он мне брат, если он плавает, как рыба в воде, а я с детьми не выхожу из муки мученской? Вы все слышали, что писал старец Иаков из Иерусалима. «Не богатые ли притесняют вас, — писал он, — и не они ли влекут вас в суды? Не они ли бесславят доброе имя, которым вы называетесь?..» А наши здесь слово вымолвить перед богачами боятся. А явятся те в собрание — пожалуйте, занимайте первые места! Павел писал, что мы ангелов судить будем, а богачей вот не смеем. А беднота ропщет. И некоторые уже перешли к богу Мифре: там тоже чашу и хлеб благословляют, а о бедных пекутся больше…
На него набросились было сразу несколько человек, но в это время в покой вошёл Симон Гиттонский с Еленой. Он приветствовал всех обычным «маран ата», но многие промолчали. На него косились все более и более: ходили слухи, что он устраивает для верных тайные собрания, на которых говорит своё. Елена заметно увядала, и вид её был устал и растерян.
— Да не шумите! — нетерпеливо воскликнул кто-то. — Андроник хочет прочитать, что он написал богатею и… ну, который нашей верой заинтересовался… Читай, читай, Андроник…
Андроник прокашлялся и, встав к окну, стал, с усилием разбирая свой собственный почерк, медленно читать:
— «Андроник, пресвитер, раб Господа нашего Иисуса Христа, достопочтенному Аристиду. Мир тебе во Христе и спасение. И как ты возжелал ближе ознакомиться с теми, коих люди называют христианами, то вот тебе в немногих словах ответ наш. Христиане запечатлели в сердцах заветы Господа своего и соблюдают их в ожидании жизни будущего века. Они не прелюбодействуют, не распутничают, не лжесвидетельствуют, не утаивают доверенного им имущества и не ищут чужого, они почитают отца и мать и любят близких, их суд справедлив. Они не поклоняются идолам во образе человека. Чего не хотят они себе, того не делают и другому. Идоложертвенной пищи они не едят. Поступающих с ними несправедливо они увещевают и таким образом делают их своими друзьями; врагам они стараются делать добро. Их жены чисты, как девы, и дочери их целомудренны. Мужи у них воздерживаются от всякой незаконной связи в чаянии будущего века. Если же тот или другой имеет рабов, то из любви к ним он убеждает их сделаться христианами и, когда те обращаются ко Христу, он называет их всех без различия братьями…»
— О-хо-хо-хо… — шумно вздохнул Скорпион. — Называть-то он называет, это что говорить, а вот попробуй-ка братья эти не послушать его в чем — и сразу узнают, какие они братья…
— Тише!.. Да молчи ты, смутьян!.. — раздалось со всех сторон. — Нельзя же чужому человеку так все вот и выкладывать!
Андроник покраснел и, ещё более путаясь, продолжал чтение:
— «Они всегда приветливы, смиренны и нет в них лицемерия. Они любят друг друга. Вдов они не оставляют без призрения, сирот не обижают, имущий охотно делится с неимущим. Если кто из них терпит нужду, а помочь нечем…»
— Это нашим миллионщикам-то помочь нечем?! — бешено крикнул Скорпион. — Ну, нечего сказать, написал! Quam taurus te jactaret![59]
— Да тише ты, неуёмная глотка! Всякие есть, известное дело, но…
— Вот жена у Стефана сквернословит, что твой калигатус, а дети не слушают родителей и краем уха. Надо правду говорить. А так обольщать людей не следует, нам же потом краснеть придётся. У других блоху видим, а у себя не замечаем и скорпиона…
В горнице поднялся шум. Актэ и Миррена потухли. Мнеф с любопытством смотрел на все, но понимал очень мало. Ясно было только одно: это какая-то новая секта иудеев. Но — Миррена была очаровательна…
— На словах-то все, поди, какие соловьи, а на деле!.. — крикнул кто-то со злым смешком. — А по- моему…
Но тут дверь распахнулась и в горницу в сопровождении старого Эпенета шагнул приехавший из далёкого Иерусалима старый Пётр. Он был заметно смущён. За ним шла молодая и красивая Перпетуя, дочь богатых родителей, недавно обращённая. Муж её, упорный язычник, только смеялся над её глупыми суевериями, но на собрания отпускал: скорее излечится.
— Марат ата, — смущённо проговорил Пётр, останавливаясь.
— Марат ата, — встав, нестройно отозвалось собрание.
— А у одной женщины, — торопливым шёпотом проговорил кто-то позади Миррены, — родился ребёнок: сам вроде поросёнка, а когти как у ястреба… Вот попомни моё слово: быть беде!..
— А!.. — досадливо отмахнулся Скорпион. — Pica pulvinaris![60]
Пресвитеры и все собрание с большой честью встретили старого апостола. Но старому рыбаку не любо было ездить так по следам Павла и настраивать людей против него. На пути он видел немало верных, но и это не радовало старика: великое нестроение было среди них. И одно особенно поражало его: до рабби, которого он знал и любил, и дела никому никакого не было, а все препирались о том, как мир построен был, когда быть второму пришествию, что делал рабби те три дня, которые провёл он в могиле Иосифа Аримафейского. И ему рассказывали, что за эти три дня рабби успел спуститься в подземный мир, дать бой смерти и проповедывал спасение заключённым в шеоле грешникам и даже злым духам и обещал всем им спасение…
— Добрый старец наш Пётр привёз нам два горестных известия, — шамкая, проговорил старый Эпенет. — Первое — это… вы уж простите, что за него говорить буду вам я: он ни по-эллински, ни по- латыни не говорит. Так вот первое — это то, что иерусалимские законники засудили нашего доброго защитника, святого старца Иакова, и побили его каменьями у самого храма…
По собранию пронёсся вздох жалости и негодования.
— Да, — продолжал Эпенет, — Иаков был защитником бедняков и нападал на богачей и знать. Анания, первосвященник, воспользовался отсутствием Агриппы и тем, что новый прокуратор — старый-то, Фест, умер — ещё не прибыл, обвинил Иакова и других старцев в нарушении закона, и законники присудили Иакова к побиению камнями… Агриппа, когда вернулся, был в великом гневе и даже отставил Ананию. Но Иакова этим уж не воскресишь… И по улицам Иерусалима все ходит какой-то Иешуа и все на голос кричит и днём, и ночью:
«Голос с востока… голос с запада… голос со всех четырех ветров… голос против иерусалимского храма… голос против мужей и жён…» Его много раз наказывали палками, так, что кости обнажались, а отпустят — он опять за своё: горе, горе Иерусалиму!.. Ну, а затем, сказывает Пётр, во время землетрясения в Азии погиб город Колоссы и много наших братьев вместе с ним…
Опять вздох жалости и тревоги понёсся по горнице. Многие опустили головы: но как же обетование —
