в число жертв. Но зачем? Почему? Не является ли жизнь высшим даром Бога человеку? Не преступен ли тот, кто высшего дара этого не бережёт? Не показывает ли он этим пренебрежения ко всех благ Подателю?..
И, умилённый мудростью как милой Сарры, так и своей собственной, Иосиф нежно обнял свою подругу…
А наутро, когда по обыкновению во дворах храма и по площадям зашумели иудеи и когда под яростным напором зелотов, за ударом ножа никогда не стоявших, партия мира, смущённая и растерянная, отступала все более и более, над взбудораженной толпой вдруг встала щеголеватая фигурка Иосифа.
— Сыны Израиля! — с широким жестом, совсем как в Риме на форуме или в сенате, воскликнул он. — Вы знаете меня… Я оказывал народному делу сопротивление из всех моих сил, не щадя даже самой жизни моей. Но я теперь вижу, что ошибался, и вот я пришёл покаяться перед всеми вами. Да, я был неправ! И потому я не только перехожу сам в ряды восставших за великое дело, но зову на бой и всех истинных сынов Израиля…
Бурные крики покрыли его слова. Среди партии порядка выступление его произвело ошеломляющее впечатление. Многие, даже видные люди почувствовали вдруг, что они, в сущности, в душе были всегда зелотами. «Да, да, вперёд, сыны Израиля!.. Положим головы наши за святое дело!.. Иосиф — о, Иосиф, это такая голова!..»
Ещё жарче запылали головы и сердца. Загоралось везде, по всякому поводу и без всякого повода… Эллины, жившие в Цезарее, дав хорошую взятку секретарю Нерона Бериллу, добились, чтобы цезарь выдал им грамоту, объявлявшую их хозяевами города. Иудеи, составлявшие в Цезарее меньшинство, пришли в бешенство. Начались перепалки. У иудеев была в городе синагога, построенная на земле одного эллина. Много раз пытались иудеи купить у него эту землю, но он не продавал, а чтобы ещё больше насолить им, застроил свою землю так, что к синагоге остался только узкий проход. Иудеи всячески мешали постройке, но Флор, прокуратор, запретил им насильственные действия. Иудеи дали ему взятку в восемь талантов. Получив деньги, он сразу забыл свои обещания помочь им в освобождении синагоги и нарочно уехал в Себасту. На следующий день один из греков взял горшок, поставил его вверх дном перед самым входом в синагогу и стал совершать на нем жертвоприношение птиц. Язычники всегда дразнили иудеев, что они с Моисеем были изгнаны из Египта потому, что все они были заражены проказой, — по Моисееву закону, прокажённые, исцелившись, должны принести в жертву птиц. При виде этого издевательства иудеи пришли в ярость. Несмотря на то, что была суббота, в улицах Цезареи закипела драка…
Из-за угла вышел какой-то пожилой иудей в старом, заношенном плаще и, остановившись, долго смотрел на поваленный горшок, на летавшие вокруг перья, а потом, вздохнув, направился в сторону гавани и, осмотревшись, постучал у дверей одного бедного домика. За дверью послышалась весёлая песенка — то шли ему отпирать. Дверь отворилась: на пороге стояла Текла. Сзади, держась за её тунику, испуганно пряталась хорошенькая девчурка. Текла пополнела, похорошела, и на лице её было выражение спокойного счастья. И вдруг, узнав пришельца, она омрачилась.
— А-а, опять явился! — воскликнула она. — Счастье твоё, что мужа дома нет… Иди, иди! Нечего тебе здесь больше делать…
И со всего маху треснула дверью.
Он постоял, подумал и, сгорбившись, пошёл сам не зная куда… Бешеный шум вокруг синагоги остановил его. Навстречу ему бежали окровавленные иудеи с исступлёнными лицами. Эмилий Юкундус, начальник кавалерии, во главе своих всадников с обнажёнными мечами преследовал их. Тяжёлый камень, пущенный из толпы, больно ударил его в плечо. Ему показалось, что камень был брошен старым иудеем. Он подлетел к нему вплотную и осадил коня.
— Это ты бросил в меня камень? — грозно крикнул он.
— Нет!
— Врёшь, собака, ты!..
— Ты сам собака!..
— Ты иудей?
В старике в припадке бешенства точно все внутренности вдруг поднялись, и он яростно крикнул в лицо римлянину:
— Да, иудей!
И в то же мгновение с раскроенной головой он упал под ноги коня…
Иудеи были смяты. Схватив свои священные книги, они бросились в Нарбат, иудейское местечко, стадиях в шестидесяти от Цезареи, а к Флору сейчас же отправили депутацию с выражением сожаления о происшедшем. Послы просили его заступничества и имели глупость намекнуть о восьми талантах. Флор взбесился:
— Как смели вы унести из Цезареи… ваши священные книги?
И послы были брошены за это в тюрьму.
Иерусалим закипел. Умышленно раздувая пламя, Флор послал взять в сокровищнице храма, будто бы по приказу императора, семнадцать талантов — восемь да семнадцать — это двадцать пять, цифра круглее… Иерусалимцы, вне себя, одни всячески поносили Флора, а другие, издеваясь, обходили толпу, кипевшую по улицам, с корзинами, приговаривая:
— Подайте бедному, несчастному Флору!..
Флор с войсками бросился на Иерусалим, произвёл там яростный погром, причём несколько иудеев всаднического сословия — то есть римских граждан — сперва высек, а потом распял. Береника, находившаяся с братом в Иерусалиме, несколько раз посылала к Флору с просьбой прекратить резню и грабёж, но он на просьбы красавицы не обращал внимания.
Народ был в бешенстве. Первосвященники в сопровождении всего духовенства коленопреклонно молили его сохранить спокойствие, но уговоры эти имели следствием только то, что — под влиянием зелотов — народ покрыл своей яростью уже не только римлян, но и саддукеев, и Агриппу с Береникой, и вообще всех знатных и богатых. Резня и грабёж продолжались. Агриппа с Береникой были забросаны камнями и должны были бежать из Иерусалима в Махеронт. Флор, оставив в распоряжении синедриона часть своих войск, ушёл с остальными в Цезарею. Зелоты бросились к Масаде — неподалёку от Энгадди, — хитростью взяли её и, перебив римлян, заняли крепость.
Элеазар, сын бывшего первосвященника Анании, начальник храмовой стражи, стал во главе иерусалимских зелотов и предложил от имени народа саддукеям не принимать больше никаких даров и жертв от неиудеев. Это означало прежде всего прекращение жертвы за императора и Рим, то есть объявление войны гиганту-Риму. Саддукеи и люди, головы ещё не потерявшие, опять умоляли народ не делать такого вызова. Но ничто не помогало. Тогда они отправили одно посольство к Флору, а другое в Заиорданье к Агриппе, чтобы те скорее стянули войска свои к Иерусалиму. Флор, весьма довольный, ничего не ответил: пусть поднимаются! Их раздавят, и всем этим волнениям раз навсегда будет положен конец. Агриппа прислал верховникам три тысячи всадников.
Ободрённые верховники заняли войсками верхнюю часть города, а нижний город с храмом остался в руках мятежников. Начались сражения. Верховники стремились, главным образом, захватить храм. Но на восьмой день мятежники вторглись в верхний город, сожгли дворцы Анании, Агриппы и Береники и архив, чтобы сделать невозможным взыскание долгов с бедноты. Этим всю бедноту они сразу перетянули на свою сторону. На следующий день, опьянённые успехом, они осадили Антонию, после двух суток осады взяли её, перебили римлян, а саму цитадель зажгли…
Менахем, сын знаменитого Иуды Галонита, который учил, что над иудеями не должно быть никакой власти кроме Бога, разбил арсенал в Масаде, вооружил там всех повстанцев и прилетел в Иерусалим. Началось истребление знати. Жирный Анания, любитель и знаток Лукреция, был обнаружен в водопроводе царского дворца, убит и тело его брошено без погребения — самое страшное оскорбление, которое можно нанести иудею. Повстанцы осадили три главные башни крепости — Гиппика, Фазаэль и Мариамну, — чтобы добыть скрывшихся там римлян. Менахем дерзко встал — вместо Бога — во главе всего движения и проявлял чрезвычайную жестокость. Элеазар, сын первосвященника, который валялся в грязи без погребения, восстал против него со своими зелотами: не для того свергали они власть римлян, чтобы терпеть тиранию Менахема! Когда Менахем в царской мантии — очередь до правления Бога ещё не дошла, — во главе блестящей свиты, шёл в храм, народ во главе с зелотами бросился на него, и он, после
