Не знаю, уснула ли я или еще только засыпала, когда услышала какое-то жужжание. Оно продолжалось некоторое время, прежде чем до моего сознания дошло, что это сигнал телефонного аппарата на первом этаже. Но пока я вставала, телефон, к моему удовольствию, замолчал. Я прислушивалась некоторое время, не раздастся ли еще звонок, но он не повторился.
Я попробовала спать дальше, но сонливость уже прошла, хотя, впрочем, не настолько, чтобы у меня возникло желание встать. Голландская кровать оказалась очень удобной. Я нежилась в полудреме с приятным ощущением оправданной лени, когда внезапно очень отчетливо услышала в холле шаги и приглушенные мужские голоса, ни один из которых не был голосом Войтека. Я непроизвольно хотела крикнуть «кто там?», но быстро сообразила, где нахожусь. Я была слишком потрясена и испуганна, чтобы припомнить английские слова.
Я босиком выскочила в коридор и, наклонившись через перила лестницы, посмотрела вниз. У меня перехватило дыхание. Я сразу его узнала. Внизу стоял тип, которого я видела на перроне в Утрехте, а потом в театре в N. Второй, должно быть, стоял дальше, так как сверху его не было видно. Они вошли в гостиную, тихо закрыв за собой дверь. Я почувствовала себя в ловушке.
Что могло означать это вторжение в чужой дом в отсутствие хозяев? Воры? Мне показалось это маловероятным: воры знают, где красть, и идут наверняка. Вряд ли они стали бы рисковать, проникая в жилище иностранца, живущего вместе с семьей на стипендию, ведь его имущественное положение они могли определить без труда хотя бы по машине, которую Войтек купил подержанной и сейчас без зазрения совести приканчивал. А кроме того, разве воры, обкрадывающие квартиры, ходят в театр? Но если это не воры, то кто? Ясно – полиция! И самая худшая, тайная. Тип с перрона появился в театре не случайно. Они следят за моим сыном! Утром видели, как он уезжал. Думали, что в доме никого не осталось (ведь и я на какое-то время садилась в машину поцеловать Крыся). Потом удостоверились в этом по телефону, а я как раз не подошла.
Во мне проснулась львица, детенышам которой угрожает опасность. Я вернулась в свою комнату, надела халат, сунула ноги в шлепанцы, схватила сумочку. Первое, что я ткну им в нос, будет мой паспорт, и я начну объяснение на повышенных тонах. С полицией так лучше всего. Пообещаю им вмешательство посольства. Как смеют они таким способом врываться в дом иностранца! Хотя я отдавала себе отчет в том, что моего английского не хватит, чтобы выразить все, что я хочу им сказать, а их голландского бормотания я не понимаю, – тем не менее я была уверена, что скручу их в бараний рог, они у меня получат!
Я тихонько вышла из комнаты, не закрыв за собой дверь – сейчас я должна была стать для них неожиданностью, – дошла до лестницы и… остановилась. Ведь я должна, сойдя в гостиную, изобразить удивление в связи с их появлением, иначе почему я не среагировала сразу, когда услышала, что они входят в дом? Я должна разыграть все правдоподобно, у меня нет права на ошибку… И тут я подумала: а зачем они следят за моим ребенком? Какая для этого причина? В чем его подозревают? В научном шпионаже? Чепуха, наука сейчас имеет международный характер, делаются международные публикации, да и потом, они сами его пригласили, голландское правительство платит ему стипендию, он работает в высшем учебном заведении, а не в промышленности. А может быть, политический шпионаж? Сама мысль о том, что Войтека можно заподозрить в чем-либо подобном, еще больше разозлила меня и одновременно рассмешила. Неужели голландцы, как убеждал меня вчера Войтек, действительно такие олухи? Он говорил также, что они ужасно забюрократизированы. Может быть, их полиция таким образом проверяет каждого иностранца, долго находящегося в стране, подозревая его в шпионаже или в какой-то нелегальщине? Это объяснение имеет хоть какое-то оправдание, такая причина слежки за Войтеком, а значит, и теперешнего визита полицейских показалась мне наиболее вероятной и даже единственно возможной. Но если они такие глупцы, то пожалуйста, пусть проверяют. Чем скорее они убедятся, что все это вздор, тем лучше, я не буду им мешать.
Не знаю, сколько времени я над этим раздумывала, стоя в коридоре у лестницы. Снизу не было слышно никаких звуков, ковровая дорожка хорошо глушила шаги.
Пусть себе обыщут весь дом снизу доверху и убедятся, что зря потратили время. От этой мысли я почувствовала полное удовлетворение. Но вдруг я представила себе, что если они меня увидят, то уже не смогут продолжать обыск. Что же сделать, чтобы моя особа им не помешала? Незаметно выйти из дома я не могла: внизу я должна была надеть хотя бы сапоги и пальто, а они услышали бы шаги в холле и открывание дверей. К тому же на улице тоже мог торчать полицейский, который бы сразу меня заметил. И я лихорадочно начала размышлять, где бы спрятаться.
Я еще раз вернулась к себе, то есть в комнату для гостей, и осмотрелась. Нет, здесь нет никакого укрытия, минимум мебели. На комоде лежала брошенная еще с момента моего приезда лисья шапка. Если они ее увидят, то подумают, что я в доме. Я взяла шапку и на цыпочках прошла в комнату Крыся. Здесь царил беспорядок, который может быть только в детской комнате, где с вечера не сложены игрушки, а утром не было уборки. Кроватка была не застелена, с нее свешивалось одеяло, на котором, как и на стуле, валялись предметы одежды Крыся. На полу были разбросаны кубики, столик завален вырезками. Я подошла к полуоткрытому шкафу. В одной его части на дне громоздилась гора игрушек, каких-то машин и поездов, а в другой – куча свитерочков и штанишек, которые упали с вешалок.
Я примостилась в шкафу под одеждой, слегка прикрыв одну дверцу ровно настолько, чтобы она не казалась закрытой и позволяла видеть фрагмент внутренней части шкафа, исключая, конечно, меня. Я сразу же поняла, какой это идиотизм. Шкаф может быть укрытием для кота или ребенка, играющего в прятки, взрослого же можно здесь спрятать только в виде трупа, и то если он стал им только что. Едва я успела об этом подумать, как услышала шаги в холле и сразу после этого на лестнице.
Есть такое выражение – «замереть», сейчас оно относилось как раз ко мне. Я замерла. Мне показалось, что я перестала существовать, только мое сердце колотилось как бешеное. Комната Крыся первая от лестницы, двери ее были открыты. Неизвестные остановились у дверей, забубнили что-то по-своему и прошли дальше, в мою комнату. Оттуда послышались какие-то шорохи, скрипы, передвижения. Потом то же самое повторилось в спальне Войтека и его жены. Не обошли они своим вниманием также ванную и туалет. Неужели эти олухи ищут тайник или бомбу с часовым механизмом? А я, как идиотка, в этом шкафу! Только тот, кто побывал в подобной ситуации, может понять, что я чувствовала, но я думаю, что, к сожалению, таких нет.
Сколько это продолжалось, я не помню, мне казалось – вечно. Мои ноги онемели, но я боялась шевельнуться и поменять положение. Однако я мгновенно забыла об онемевших ногах, когда услышала, как они входят в комнату Крыся. Один остановился у шкафа, другой, наверное, пошел к окну и, судя по звукам, что-то делал с калорифером (они здесь имеют форму плоских экранов из двух жестяных стенок, выкрашенных в белое). Потом были слышны шуршание и стук вынимаемых из стола ящиков, грохот при их установке на место. И вот раздались шаги, приближающиеся к моему шкафу…
Я затаила дыхание. Сейчас они заглянут в шкаф. Достаточно пошире открыть дверь – и они тут же меня увидят. Особа в моем возрасте, сидящая на корточках в шкафу под одеждой в детской комнате… Если они не сочтут меня сумасшедшей, это будет чудо. Что им сказать? Что, услышав шаги внизу, я испугалась, приняв их за бандитов? Бандиты средь бела дня? Сказать, что приняла их за воров? Смешно, ведь ясно, что воры, заслышав мои шаги на лестнице, испугались бы еще больше, чем я, и убежали бы сразу. И подумать только, что, когда они вошли в дом, я могла разделаться с ними! А что если им это сказать? Но я тут же
