убедительно.
Есть такой 'король русского боевика' Александр Бушков. С историей он обращается, как любитель пива с икрястой воблой: раз-два и разделано в лучшем виде - пей-гуляй душа... Но глаз у Бушкова порой бывает не только острым, но и верным. В своей через край залихватской книге 'Россия, которой не было', он задается вопросом, существовала ли для Российской империи возможность избежать русско-германской войны, и считает, что вероятность такая была, а ключ - в Гришке Распутине.
Вообще-то, 'ключи' от войны - всегда 'золотые', а не личностные, но Бушков не ошибается в том, что война не была неизбежной. Хотя Россию добрый десяток лет готовили к войне именно с Германией, 'германская' война даже ранним летом 1914 года и даже после Сараево была отнюдь не очевидной для огромного большинства русского общества (включая широкую армейскую массу).
Война свалилась на русскую голову так же неожиданно, как в августе свалился бы на нее снег. И при определенных обстоятельствах Гришка, возможно, смог бы стать 'соломин кой', которая сломала бы спину 'верблюду' войны.
Находятся желающие рассматривать Распутина как исключительно нравственную фигуру, вождя неких 'духовных христиан' и радетеля-де за землю русскую. Все это, конечно, глупости. А вот очень может быть не глупости то, что Гришку действительно могли пырнуть ножом накануне выстрелов Принципа по согласованному плану. И, может, недаром сов падение двух событий давно привлекало внимание исследователей на Западе. Особенно - в Германии, где порой заявляют, что в войне двойным образом виновен Петербург.
Автор интереснейшей книги '23 ступени вниз' Марк Константинович Касвинов над подобными версиями потешается, но и сам пишет неубедительно: история, мол, 'движется под час слишком алогичными, иррациональными ходами'.
Мысль странная! История движется иногда действительно так, но лишь для тех, кто не видит того, как ее движут. И кто... И зачем...
А покушение на Распутина очень уж удачно совпало по времени с сараевскими выстрелами. Позднее он говорил, что не будь случая с 'окаянной' Феонией, не было бы и войны.
И если есть основания усматривать руку определенных русских кругов в действиях Аписа, то уж тем более логично до пустить их участие в покровских событиях. Касвинов считал, что больше исторического смысла было бы при перемене результатов: если бы Фердинанд уцелел, а Распутина зарезали. Похоже, Распутина просто недорезали по расейской привычке к халтуре. Ведь еще декабристов вешали так, что те срывались и сетовали: 'Эх, Россия! И повесить-то толком не умеют'. За сто лет ничего не изменилось: толком не сумели зарезать.
Так или иначе, но в общей схеме событий такие детали лишь драматизировали фон и придавали ему пикантность. Сутью же было то, что военный взрыв был потребностью но ной империалистической эпохи.
Англия утрачивала первенство и желала поправить свои дела, физически уничтожив военную мощь главного европейского конкурента - Германии.
Франция стремилась к реваншу за Седан и возврату утраченных земель.
США... Ну, США уже почти вышли на первую мировую позицию, а теперь за счет войны рассчитывали прибрать Европу к рукам.
И каждый из этой троицы достигал своих целей только войной! Только война могла уничтожить германский флот и подорвать колониальные требования Германии. Только военный реванш возвращал Франции Эльзас и Лотарингию. И только война, причем, длительная, делала Штаты господином Европы и мира.
Кстати, Бенито Муссолини - тогда еще социалист, пацифист и редактор органа социалистов 'Аванти', понимал расстановку сил лучше статского советника Петряева. В день Сараевского убийства он сразу сказал коллеге-журналисту Мишелю Кампана: 'Ситуация ясна. Центральные державы, атакуя Сербию, нападают, таким образом, на Англию и Францию. Всеобщий конфликт неизбежен'. Как видим, умный перспективный политик Россию даже не упомянул.
Нет, войну задумывали в Вашингтоне, Нью-Йорке, Лон доне и Париже. А в Петербурге? Что ж, техническую реализацию чужих руководящих идей действительно могли взять на себя чиновный Санкт- Петербург с биржевым 'Нью-Бердичевым' на пару.
Что касается Берлина, он, пожалуй, желал не войны как таковой, а 'места под солнцем'. Если бы старые колониальные державы потеснились, если бы Россия, вместо подготовки к войне с Германией, активно с ней сотрудничала в налаживании экономического сосуществования, то Вильгельм и Капитал Германии вполне могли предпочесть войне такое мирное развитие ситуации, когда роль Германии в мире обоснованно возрастала бы.
Однако для нас, читатель, важно сейчас не то, кто и как организовал убийство эрцгерцога и что этому сопутствовало. Интереснее понять, почему его совершили именно на Балканах? Хотя и без того ясно: чтобы непременно втянуть в войну Россию, для которой Балканы (и только Балканы) стали единственной 'болевой' точкой в Европе.
Можно, конечно, сказать, что Сербия таким образом хотела подключить нас к своим проблемам, однако объяснить произошедший 'сараевский' разворот событий просто расчетом сербов на помощь России в конфликте с Австрией не получается.
И уж тем более во втягивании России в войну нельзя обвинить кайзера и Германию.
Да, начальник австро-венгерского Генерального штаба Конради считал, что немцы призваны насаждать культуру среди славян (Мольтке-младший говорил, впрочем, о будущей борьбе германизма и славянства как о борьбе двух культур).
Но даже компетентные в военном деле генералы далеко не всегда разбираются в политике, и уж тем более в экономике. А экономика объективно обеспечивала дружественные русско-германские отношения...
Основополагающий германский план начальника германского генштаба А. Шлиффена (умершего в 1913 году) предполагал ударить по Франции лишь в первую очередь, а после ее разгрома перейти к России.
Однако основой плана стали обходные движения - своего рода 'стратегические Канны'. В Европе так реально и получилось: немцы вошли в сердце Франции через Бельгию. А вот в России того времени немцам 'ход конем' делать оказалось просто негде, тем более что до собственно России немцам нужно было бы пройти русскую Польшу.
Поэтому Шлиффен отнюдь не намеревался наносить России решительный удар. Он был уверен, что поражение Франции образумит царизм, и все ограничится военной демонстрацией. Короче, более реальным оказывался германский меморандум с названием: 'Война против Франции'. Вот для того, чтобы сама обстановка вынудила немцев дописать его, вставив крупные буквы '... и РОССИИ', прозвучали сараевские выстрелы. Только придав противостоянию с австро-германским блоком 'общеславянский' смысл, можно было рассчитывать на широкое одобрение в России войны с Германией.
Думаю, читателю будет интересно узнать, что почти за год до сараевской провокации, в разгар первой Балканской войны Ленин писал в 'Правде' 23 мая 1913 года: 'Германский канцлер пугает славянской опасностью. Изволите видеть, балканские победы усилили 'славянство', которое враждебно всему 'немецкому миру'. Панславизм, идея объединения всех славян против немцев вот опасность, уверяет канцлер и ссылается на шумные манифестации панславистов в Петербурге. Прекрасный довод! Фабриканты орудий, брони, пушек, пороха и прочих 'культурных' потребностей желают обогащаться и в Германии, и в России, а чтобы дурачить публику, они ссылаются друг на друга. Немцев пугают русскими шовинистами, русских - немецкими'...
Сказано великолепно, но Ленин смотрел с позиций истин но русского человека, с выдающимся государственным разумом к тому же. Он прекрасно понимал, насколько война вообще, и тем более война с Германией, России не нужна - Россия была не готова даже к полноценной оборонительной войне.
И поэтому Ленин свою мысль о русских и немецких шовинистах закончил так: 'И те, и другие играют жалкую роль в руках капиталистов, которые прекрасно знают, что о войне России против Германии смешно и думать'. Ленин же считал: 'Война Австрии (не Германии. - С.К.) с Россией была бы очень полез ной для революции штукой, но мало вероятно, чтобы Франц-Иосиф и Николаша доставили нам сие удовольствие'.
Увы, у последнего Романова отсутствовали и чуткий политический разум, и чувство Родины. Что уж говорить о Рябушинских, Гучковых, Коновалове, Терещенко, Бродском, вели ком князе Николае Николаевиче? Нет, эти желали скорейшей войны не менее германцев, а судя по всему, даже гораздо более.
Уже упоминавшийся русский монархист Марков-второй громил и со страниц своей 'Земщины', и с думской трибуны 'прогрессивный' блок, но видел далеко не все его связи, наивно считая, что 'пока был франко-русский (имелось в виду -без Англии. - С.К.) союз, войны не было, войной и не пахло'.
Марков не знал, что уже через несколько дней после 17 января 1913 года, когда Пуанкаре был избран президентом Французской республики, он заявил русскому послу в Париже Извольскому: 'Для французского правительства весьма важно иметь возможность заранее подготовить французское общественное мнение к участию Франции в войне, могущей возникнуть на почве балканских дел'.
Можно ли более кратко и более разоблачительно показать, что скорая война и сама географическая точка ее возникновения были предрешены не политикой Берлина, а политикой тех сил, к которым примыкала и французская элита, просто душно зачисленная Марковым в миротворцы?
Первым актом президента Пуанкаре стало отозвание из Петербурга посла Жоржа Луи и назначение на его место Теофиля Делькассе - одного из 'отцов' Антанты с репутацией главного врага Германии.
Тарле осуждающе сообщает, что в Германии это восприняли 'как обиду, угрозу, враждебную
