- Подушку! Два одеяла! Два! Сюда! - и показал на Ивана.
Дядя Гурий медленно, как-то осоловело перевел взгляд на Ивана, подозрительно, как тому показалось, оглядел его и направился к выходу.
- Не забудь, ему в самое ухо кричать надо. - Андрей Григорьич улыбнулся, вздохнул: - Ох, сторож... Знали бы в районе, что глухаря сторожем держу. Слушай, Ваня, - спохватился он, - ты небось есть хочешь?
- Хочу, - согласился Иван и сразу почувствовал, как сильно хочет есть.
- Сейчас я домой позвоню, чтоб принесли... - Андрей Григорьич снял трубку.
- Андрей Григорьич, не надо! У меня вот! - Иван поднял свой узелок. Так и не развязывал с самого утра.
- Ну, хорошо. Сейчас чайку соорудим.
Он порылся в тумбочке стола, вытащил электрический чайник, потом заварочный, сахар в банке из-под кофе, кружки. Подмигнул:
- Никому не говори, что у директора в тумбочке!
Иван весело кивнул. Опять ему стало спокойно, мирно. Надолго ли?
- Развязывай узелок, чего у тебя там? - с неожиданным интересом сказал Андрей Григорьич и отодвинул в сторону свою писанину.
Иван с готовностью развязал бабушкины припасы: хлеб, яйца вкрутую, огурцы соленые, две куриные ноги и конфеты 'Малина со сливками' - восемь штук.
Андрей Григорьич, потирая руки, навис над столом.
- Здорово! Сейчас перекусим. Твое холодное, мое горячее. Идет?
- Идет! - сказал Иван радостно.
У Андрея Григорьича в кабинете два стола - оба маленькие, стоят буквой 'г'. Андрей Григорьич с одного стола смахнул книги, календарь, место очистил, ловко все расставил, разложил...
По коридору прошаркал дядя Гурий. Молча вошел в кабинет, не глядя на стол, прошел к диванчику, кинул на него постель: две подушки, три одеяла удивленно сосчитал Иван и с интересом глянул вслед дяде Гурию.
- В День Победы, Ваня, собрались мы вечером в школьной столовой, неожиданно начал Андрей Григорьич, тихо, не глядя на Ивана, - все работники школы, и сторожа тоже... Стали фронтовики по очереди вспоминать свое. Дяде Гурию дали слово. Он встал и заплакал. И оттого, что войну вспомнил, и оттого, что слово дали... Ну, вот что, давай-ка ужинать! - сам себя перебил Андрей Григорьич другим - веселым - голосом.
Сидели, грызли куриные ноги и молча улыбались друг другу, а рядом все громче выпевал чайник.
Андрей Григорьич чисто-чисто объел косточку, вытер руки газетой, потрогал нос, засмеялся и говорит:
- Ваня, а ты чего ж на Новый год не приехал?
Иван пожал плечами - с чего бы вдруг?.. И тут вспомнил Танькино письмо: 'А мы думали, ты на Новый год приедешь...'
- Ты приглашение-то получил?
- Нет... - И аппетит сразу пропал, и вся радость угасла. - Какое приглашение?
- Посылали тебе - совет дружины, ребята... - Андрей Григорьич зорко глянул на Ивана и добавил: - Да ты не расстраивайся, у нас тут зимой неполадки с почтой были... - И, видя, что Иван совсем потускнел, совсем-совсем, и глаза потухли, Андрей Григорьич добавил: - Карнавал нынче неудачный получился, костюмов мало, поленились ребята, некому было первый приз давать...
Глубоко задумался Иван, так глубоко, что Андрей Григорьич подумал: 'Слава богу, промолчал хоть про второе-то письмо'. Второе посылали перед весенними каникулами, звали Ивана в Ульяновск. Его класс ездил. Прежний.
А Иван задумывался все глубже: он искал среди декабрьских дней тот, когда мать его обманула, прятала письмо, скрыла, - а в том, что письмо дошло до Ступина, он был совершенно уверен. Не то чтоб не верил он Андрею Григорьичу насчет неполадок на почте - просто убежден был: его письмо дошло.
И еще - он был уверен, что именно мать спрятала от него письмо. Она, никто другой. Отцу и в голову не пришло бы. Бабушке - тем более.
Зачем она так? Почему? Ну, съездил бы. Вернулся бы, конечно.
Она не хотела.
В который раз с незаживающей горечью Иван обнаруживал во взрослых эту способность: полностью подчинять себе, не спрашивая, не замечая, не видя, не желая видеть, отказываясь понимать...
И когда он снова поднял глаза на Андрея Григорьича, то прочитал во взгляде директора неловко запрятанную тревогу и усмехнулся про себя: 'Эх, почта подвела...'
Андрей Григорьич встрепенулся, точно муху с лица согнал.
- Ваня, а стихи писал там?
- Нет.
- Чего так?
- Не хотелось.
- 'Но мы идем дорогою отцов, они нас обо всем когда-то спросят!' Андрей Григорьич прочел стихи торжественно, а глаза его улыбались, и автор единственного стихотворения увидел в этих глазах снисходительную его оценку.
'Плохие стихи, - подумал он внезапно, - как я раньше не понимал'.
Почему-то от этой безжалостной оценки Ивану стало легче. Странно, именно от нее.
Зазвонил телефон. Тоненький голосок на том конце провода звучал с обидой: 'Папка, домой скоро?' (Машута, дочка Андрея Григорьича, семь лет.) 'Скоро, скоро... А ты спать ложись, не жди. Что делаю? (Подмигнул Ивану.) Доклад пишу. Да. Мишка спит? Маму? Нет, не надо. Ну, спокойной ночи...'
Положил трубку и тут же снова поднял.
- Чуть не забыл про молочную машину... Алё! Это кто?.. А, добрый вечер. Лобов говорит. Просьба у меня: пускай молочная машина завтра к школе подойдет, надо одного человека подбросить в Ступино. Кого? Моторихина. Нет, нет, младшего. Ну, спасибо.
Разливая чай, кивнул:
- В восемь. Не промахнись.
- Ой, поздно! - схватился Иван.
- Хочешь, записку дам в школу?
- Нет, не надо...
'Только бы не спросил, как учусь. Только бы не спросил...'
Иван увел разговор от опасной точки - стал рассказывать минувший день: Дорогое, волчата, Коля- депутат...
Андрей Григорьич слушал внимательно, локти плотно упер в стол, ладони корзиночкой сцепил и положил в корзиночку подбородок. Услышав про волчат, Андрей Григорьич встрепенулся: 'Неужто? Да разве можно так?..'
Иван подтвердил: да, мол, точно, хотят сделать панораму...
- Это нечестно, - твердо сказал Андрей Григорьич, - нечестно, понимаешь? Другое дело - взять взрослого волка в облаве, в бою, в погоне... А так - нечестно. - И вдруг - без всякого перехода - спросил: Как учишься?
Сказать 'хорошо'? Было такое желание. Иван заранее решил соврать, если Андрей Григорьич спросит. Но в эту минуту с неожиданной для самого себя злостью сказал:
- Не хочу я там учиться. Не буду. Мы в город скоро переедем. Отец уже в городе.
Андрей Григорьич приподнял брови: 'Вот как?..' Стал рисовать на своем докладе квадратики, треугольники, соединяя их линиями, пока не получилась запутанная картинка. Потянулся, бросил карандаш.
- В город... Это хорошо. Я пять лет прожил в городе... - Помолчал, поулыбался своим мыслям. - Бывало, посылочку с картошкой подбросят из деревни - в общежитии пир горой! Картофельный дух - на весь коридор!
