только из операционной погнал, а с корабля. А еще лучше - с флота. К чертовой матери.
Божко опешил. Такого оборота он не ожидал.
- Ах, вот как? - протянул он многозначительно.
На Митю это не подействовало.
- Так точно, - подтвердил он, - именно так.
- Ах, вот как? - повторил Божко еще протяжнее, скорбно качая головой и усмехаясь. Он всячески пытался изобразить презрение, которого не чувствовал. - Ну, ну!.. Это на вас похоже…
Неизвестно, чем кончился бы разговор, если б не затрещал телефон. Божко поспешно схватил трубку, послушал и, не говоря ни слова, передал Мите. Звонил дежурный по кораблю: командир дивизиона вернулся на «Онегу» и требовал к себе лейтенанта Туровцева.
Митя схватил шапку и побежал.
На полубаке его тихонько окликнули. Обернувшись, он увидел Соловцова.
- Вы что здесь делаете, Соловцов? - спросил он, нахмурившись.
- Вас поджидаю.
- Передайте командиру, что операция уже началась. Пока все идет нормально.
- Слыхали, военфельдшер докладывал. Часа на четыре эта музыка - никак не меньше.
- Откуда вы знаете?
- Из жизненного опыта. Меня-то за полтора часа сделали, так ведь то медсанбат. А здесь - спешить некуда. Только бы гансы не налетели.
Прищурившись, он взглянул на небо.
- Я, собственно, к вам вот насчет чего, товарищ лейтенант: вы не к комдиву?
- Да.
- А я от него только что. Донесение носил. Отдал в собственные руки. Товарищ лейтенант, - сказал Соловцов таинственно, - будете сейчас у капитана третьего ранга, прощупайте, какое у него настроение…
Митя с удивлением взглянул на матроса.
- Послушайте, Соловцов, а вам не кажется, что это не ваше дело?
Соловцов остался невозмутимым.
- Так точно, не мое, - согласился он, не моргнув глазом. - Потому он мне ничего и не скажет. А вам, может, и скажет…
- Пустяки, - отрезал Туровцев. Тем не менее он был встревожен. - Скажите лучше, что у нас на лодке?
- Аврал. Проверяют все системы. Пробоина ниже ватерлинии в районе двенадцатого шпангоута.
- Туляков серьезно ранен?
- Плевое дело, царапина. Тряпкой обвязался и шурует. А вот за Олешкевича военфельдшер беспокоится - снаружи будто ничего не видать, а рвет его бесперечь и в ногах слабость.
- Ну, идите, Соловцов, - сказал Митя. - Я к обеду не приду. Скажите Границе, чтоб заявил расход на камбузе…
Комдив сидел за письменным столом и, щуря дальнозоркие глаза, читал бумагу. Вид у него был недовольный.
Войдя, Митя отрапортовал по-уставному. Комдив не пошевелился. Он продолжал читать. Читал он долго. Наконец отложил бумагу в сторону и перевел взгляд на Туровцева.
- Что такое? - сказал он.
Митя взглянул на комдива с недоумением, Борис Петрович сидел, откинувшись на спинку кресла, и вид имел шутливо-грозный, поди угадай - шутит или будет драить.
- Вы что же, лейтенант Туровцев, всегда в таком виде к начальству являетесь?
Только теперь Митя сообразил, в чем дело. Вспыхнув, он сдернул с себя халат, свернул и спрятал за спину.
Видимо, Кондратьев был доволен тем, что ему удалось смутить лейтенанта. Уже совсем другим тоном он спросил:
- Как минер?
- Положение тяжелое.
- Это плохо, - внушительно сказал Кондратьев. - Это очень плохо.
Митя промолчал. Он и сам знал, что не хорошо.
- Ну, а на лодке что?
- А вы разве не получили донесения, товарищ капитан третьего ранга?
Кондратьев не ответил. Он взял отложенную бумагу и вновь углубился в нее.
- Получил, - сказал он, когда Митя уже потерял надежду на ответ. - Филькину грамоту. Донесение а-ля Пушкин: саранча летела-летела и села… Никому показать нельзя. Разве так пишут? «Насчет других повреждений пока сказать ничего не могу - еще не разобрался…» Кто же так пишет?
О том, как именно должен был написать Горбунов, Митя узнал не сразу. Вошел писарь дивизиона Люлько и принес отпечатанные на машинке бумаги. Борис Петрович читал их медленно, с недоверчивым видом, перед тем как подписать - долго разглядывал перо и, только убедившись, что все оттяжки исчерпаны, вздыхал и подписывал. Одну бумажку он забраковал и мучительно долго правил. Люлько, по- видимому уже привыкший к манере комдива, стоял спокойно, но Митя томился. Подписав последнюю бумагу и отпустив писаря, комдив опять впился глазами в злосчастное горбуновское донесение. Оно его гипнотизировало. Наконец он решительно вычеркнул что-то и возвел глаза к потолку.
- Объем повреждений выясняется, - сказал он вдруг звучным голосом, в котором слышалось торжество. - И будет сообщен… - он слегка задумался, - дополнительно.
Старательно вписав все это, комдив почувствовал облегчение и снова обратил внимание на лейтенанта.
- Садись, чего стоишь? - сказал он добродушно, как будто Митя мог сесть без разрешения.
Митя сел. Свернутый халат он подсунул под себя, отчего сидеть было неудобно. Он ожидал, что комдив задаст еще несколько вопросов, на худой конец сделает внушение и отпустит в лазарет. Но Кондратьев не торопился начинать разговор. Он еще что-то полистал и небрежным тоном, как бы невзначай, спросил:
- Ну, как служится на двести второй?
- Хорошо, - быстро сказал Митя.
- Не ругает тебя Горбунов?
- Бывает.
- Без этого нельзя, - сказал Кондратьев наставительно. - Вообще тебе повезло с командиром: Виктор - замечательный парень. И к тебе хорошо относится. Я, откровенно говоря, был против того, чтоб тебя брать на лодку. Не то чтоб против - сомневался. Виктор настоял.
Митя промолчал.
- Да, - продолжал комдив после небольшой паузы. - Замечательный мужик. И моряк природный. Я человек бессемейный, одинокий, для меня Виктор все равно что брат. Да и он ко мне, по-моему, неплохо относится.
Хотя здесь и не было прямого вопроса, Митя почувствовал, что надо что-то сказать.
- Виктор Иваныч о вас всегда очень тепло говорит, - подтвердил он и увидел по лицу Кондратьева, что сказал именно то, что от него ждали.
- Надеюсь, - сказал Кондратьев довольным голосом. - Мы с ним, бывает, поцапаемся, но дружба наша крепка, нерушима и морем освящена. Ты вот с нами не был в походе, а мы с Горбуновым такого хлебнули… Я тебе так скажу: чтобы Виктора оцепить, с ним пуд соли надо съесть. Он человек трудный, колючий, до него покуда доберешься - исцарапаешься. Я-то сам человек простой, бесхитростный… - Тут комдив почему- то подмигнул. - А Витька - нет. С большой замысловатинкой. Беспокоит он меня…
После этих слов Борис Петрович сделал такую длинную паузу, что Туровцев счел уместным спросить, что же именно беспокоит комдива. Но комдив как будто не расслышал вопроса. Он взял телефонную трубку и вызвал Шершнева. Дивизионный механик Шершнев чаще других специалистов бывал на «двести второй» и ревниво относился к успехам Ждановского. Горбунов его терпеть не мог.
Через минуту вошел Шершнев - маленький, очень вылощенный человек с напряженным лицом
