Крупник Илья
Карусель (Рассказы)
Илья Крупник
Карусель
(Рассказы)
Фьють
По улице Бюсси от бульвара Сен-Жермен мелкой трусцой быстро- быстро двигалась кучка голых людей. Все разрисованы зеленой краской. Кругом орала, выла, от радости свистала: 'Фьють, фьють!' - улюлюкала толпа.
Боже ты мой, где я?
Бледные, сутулые, худые, груди трясутся. И пронеслись.
Дождь пошел, слабый, - морось. Я иду медленно под дождем.
За углом пусто. Начинает, похоже, сыпать с дождем снег, тротуары и мостовая превращаются в белое поле, покрываются посверкивающим льдом.
Бабы в пуховых платках, с самодельными рюкзаками, выдыхают морозный пар, пялятся на меня во все глаза: они гурьбой будут топать в Хлуднево, я один по лыжне через поле пешком в Лужки.
Я поднимаю руку - не бойтесь, бабушки! - и иду, проваливаясь, по старой лыжне.
Края буханок ржаного хлеба в сумке утыкались резко в бок, а где-то близко ссорились друг с другом птицы, хотя не было никаких птиц, - поле белое, серые кусты торчат изо льда.
Я приподнимаю темные очки, и тут же утихают птички: они сидели в кустах рядами, друг над другом, грелись.
Впереди уже поблескивали солнечные, толстые от снега крыши, но дунул ветер, и я натянул намордник - ветрозащитную самодельную маску: после операции глазной требовалось беречь лицо.
Полосы снега, эти косые опилки в ветре, залепляют мою светлую куртку, черную сумку на ремне с запасом жратвы, а когда вошел наконец в деревню, ветер стих.
Избы стояли такие же нетронутые, в два порядка, заваленные снегом. По склонам, за избами, поднимались на голых корнях сосны, как на скрюченных пальцах. У них стволы были желтые с черным, и - тишина, только далекий-далекий вороний крик.
Запах старого дерева от заборов проходил и сквозь чистый снег. Из-за заборов навстречу двигались колючие грушевые ветки, у некоторых даже сохранялись листья, они как глиняные, по краям пупырчатый снег, а в середине аккуратные снежные точки. И я тронул точку пальцем.
За углом из сугроба пялилась в меня красная машина с распахнутой дверцей - видно, въехала сюда от холмов.
'К бабе Фае, - пожалел я себя, - ээ-эх. Не уезжай, баба Фая, не оставляй одного...'
Но из калитки выбежала, согнувшись, незнакомая фигура в дубленой куртке, сапогах, с платком на шее и, что-то нацелив на меня, крикнула, как собаке:
- Стоять!
В кулаке зажат черный баллончик с газом, левой рукой фигура заткнула платком нос и рот.
- Оставь его, слышь! Не бойся. - За открытой дверцей машины высунулось вялое лицо бабы Фаи. - Это квартирант мой, лыжник.
Человек опустил баллончик, все еще не доверяя, и отнял медленно от носа платок. Это тоже была женщина, но не старая. С закушенными губами.
- Верно, - я подтвердил. - Тут я лыжник. - И, сообразив, отчего пугаются, стянул намордник, темные очки.
- А может, возьмем его? - предлагает баба Фая, и на ее желтоватом лице становятся вроде больше остренькие глаза, баба Фая только казалась вялой.
- Это куда?! Нет-нет... - запротестовал я тут же, отпихиваясь от них намордником.
- Поедем, милый. Ми-лый! - увещевает меня баба Фая. - Поможешь нам, давай!
И уже покорно, обняв свою сумку с консервами и хлебом, я сидел позади них, а впереди мелкоклетчатый платок бабы Фаи и белый с розами Ани-водителя, сбоку проносились тяжелые, в снегу, лапы елей да такие четкие, бледно-зеленые от лишайника стволы берез.
Потом в окне пошли поляны, одна, другая, стояли кое-где брошенные машины носами навстречу, будто бежали оттуда, с той стороны.
- Остановись, - сказала Фая, стиснув Анино плечо, и Аня притормозила.
Очень близко торчали две машины в затылок. Одна со снятым, начисто выдранным мотором, точно безголовая, вторая без колес, только ржавчина под ней на снегу.
- Погляди, милый, - обернулась баба Фая. - Что написано?
Я приотворил дверцу и прищурился.
На боку машины расплывшейся зеленой краской было намалевано криво: 'Малая грузинская дорога'. И дальше, красной краской: 'Савчук'.
Я сижу на скамье. Набережная. Надо мной листья каштана.
Я смотрю вверх, зажмуриваю под осенним солнцем больные глаза: мимо меня идут, я слышу, разговаривают деликатно, негромко, словно нежно чирикают, тихие французы.
Бог ты мой, я всегда бежал. Но к чему?
Когда я сбежал первый раз из дома в нашем маленьком городке, мне стукнуло, по-моему, пять лет. Я отстал от мальчишек, а вечер уже, и везде погас свет, все знали: начались маневры. Наконец вышел куда- то на берег по гремящей гальке к Черному морю. Кругом лежали мертвые дельфины, я помню этот запах, а с моря шел далекий гул орудийной пальбы.
- Направо, - кивнула баба Фая, когда прочел ей надпись на раскуроченной машине. - Отсюда направо, - пояснила она Ане, чтобы та сворачивала на проселок.
Теперь деревья снова рядами пошли за стеклом, они стали тоньше, и между стволами замелькало шоссе, очень светлое, широкое.
'Чего ж мы тут ковыляем?..' - хотел я спросить, но расступились деревья, и я понял, что это река.
Впереди по снегу, поднимая руки, рванули люди, выскочившие из леса, и Аня, поколебавшись, начала тормозить, вытаскивая из кармана куртки баллончик с газом.
- Документы, - сказал, когда затих мотор, первый с автоматом, зажатым под локтем, и пристукнул варежкой по нашему красному капоту. - Выходи! Патруль.
У этого было молодое, в каких-то буграх лицо, узкие глаза и губы как замерзшая бесцветная щелочка. Двое других, низенький, с широкими плечами и худой, высокий, оба в таких же десантных куртках, стояли не шевелясь с автоматами.
- Да мы к леснику едем, сыночки, к леснику, - успокаивая, заторопилась, запела сладко баба Фая, отворяя дверцу.
'Сыночки' молча смотрели, как вылезает она из машины, объясняя, что Аня приехала за матерью, а та ушла три дня назад и, может, у лесничихи заночевала, у подружки...
- У подружки, - усмехнулся первый. - А ну, кому сказано? Выходи!
Высокий, огибая машину слева, отщелкнул багажник.
- Ну?.. - держась за ручку моей дверцы, наклоняясь, повторил с угрозой первый прямо мне в лицо, в приспущенное стекло. Под десантной его каскеткой, из-под козырька, выглядывала на сморщенный лоб челочка. Я медленно вылез.
- Паспорт, - приказал он, опустив ладонь на дуло висящего на ремне автомата.
- Да кто вы такие?! - вдруг взорвалась Аня, выскочившая наконец наружу, краснея пятнами, и подняла руку с баллончиком. - Какое право вы...
- Стой! - крикнул, предупреждая, широкоплечий, низенький и сделал шаг наперерез. - Мы дезертиров ловим. Ясно, девка?
Он соскользнул пониже взглядом, по дубленой курточке, рейтузам, ее сапожкам.
- Постой ты, постой. Продолжай, сержант.
Я понял: вот их старший, и дальше качать права нельзя.
Я вынул паспорт.
- Та-ак, - листая, протянул сержант. - Вален-тин Михайлович? Так, повторил он, глядя на фотографию, потом на меня. - Откуда паспорт?! Быстро! Отвечай! Где взял?
- Я?..
Мощный звук - вовсе не автомобильного мотора - к нам вынесло от реки, оттуда вылетела и повисла
